Михаил Козаков - Рисунки на песке

Дальнейшая моя судьба была, казалось, предрешена. Я заполнил толстеннейшую анкету (больше тех, что заполнялись перед выездом в капиталистические страны) и был принят во МХАТ, как вдруг раздался телефонный звонок моей сокурсницы Сони Зайковой:

– Миня! Это Софи. Слушай, ты не удивляйся тому, что я тебе скажу. Ты знаешь, что я принята к Охлопкову. Он теперь почему-то стал недоволен Самойловым и ищет молодого Гамлета. Кто-то ему сказал о тебе. Вот его телефон. Николай Павлович ждет твоего звонка. Позвони, не будь дураком. Я знаю, что ты принят во МХАТ, но все-таки позвони. А там разберешься. Понял? Запиши телефон… Целую…

Бывают ситуации, когда результат каких-то предварительных раздумий и предчувствий сказывается на решении, принимаемом мгновенно и, казалось бы, неожиданно, необдуманно. В случае успеха мы говорим: я сделал это чисто интуитивно, тогда как на самом деле в подкорке шел длительный процесс, который и заставил совершить тот или иной решительный и жизненно важный шаг.

Мне не хотелось идти во МХАТ, несмотря на предопределенность моей актерской судьбы в его стенах, – а может быть, именно в силу этой предопределенности; не хотелось, несмотря на то, что, поступая во МХАТ, я тем самым сразу связал бы свою судьбу с зарождающимся «Современником» и мог бы стать одним из основателей дела, заваривавшегося Олегом Ефремовым.

И напротив, мне хотелось пойти в чужой, малознакомый Театр имени Маяковского к «формалисту» Охлопкову, о котором я почти ничего не знал. А тут еще Гамлет замаячил, мой юношеский сон, моя смутная мечта, которая грозила теперь обернуться явью…

Решение было принято мгновенно. Буквально за сутки судьба моя была решена.

Итак, в десять вечера я позвонил Николаю Павловичу.

– Алло…

– Здравствуйте, Николай Павлович. Вас тревожит студент МХАТа Миша Козаков. Соня Зайкова сказала мне, чтобы я вам позвонил.

– А-а, здравствуйте. Очень правильно, что позвонили… Вы, кажется, приняты во МХАТ?

– Да.

– Вы уже оформились туда?

– Нет, я только заполнил анкету. Комиссии по распределению не было.

– Так. Тебя как зовут? Миша, кажется?

– Да.

– Ну вот что, Миша. У меня к тебе интересный разговор. Ты как вообще, у меня что-нибудь видел?

– Да, Николай Павлович, видел.

– Это хорошо, что видел… Да, так вот, Миша. Миша? Я правильно говорю?

– Да, Николай Павлович, правильно.

– Это хорошо, что правильно… Ты мог бы завтра мне что-нибудь почитать?

– Что, например, Николай Павлович?

– Какой-нибудь монолог… Ну хоть Чацкого можешь?

– Вообще-то, Николай Павлович, я этот монолог не читаю, но по средней школе еще помню.

– Ну вот и молодец. Прочтешь мне Чацкого и еще что-нибудь.

– Я, Николай Павлович, могу «Королеву Элинор», английскую балладу в переводе Маршака.

– В переводе Маршака – это хорошо. Ну вот Чацкого и эту королеву, как ее…

– Элинор, Николай Павлович.

– Да, Элинор… Ты как завтра, свободен часов в двенадцать?

– Да.

– Слушай, давай приезжай в Переделкино на дачу к Штейнам. Ты же у них бывал раньше?

– Да.

– Ну и отлично. Вот и встретимся. Хорошо?

– Хорошо, Николай Павлович.

– Ну и хорошо, что хорошо… Значит, в Переделкино в двенадцать у Штейнов. Запомнил?

– Запомнил, Николай Павлович.

– Ну, будь здоров, Миша. Миша?

– Да, Николай Павлович, Миша.

– Будь здоров, Миша Козаков.

– До свидания, Николай Павлович.

И ту-ту-ту… Он уже повесил трубку, а я все еще держал свою возле уха.

Мама смотрела на меня с осуждением.

– Зачем ты к нему поедешь? Ты же принят во МХАТ.

– Мама, я поеду. И все. Баста. На эту тему разговоры окончены.

– Ну, дело хозяйское.

Мама резко повернулась и ушла к себе.

В 12 дня я уже был в Переделкине.

В 1963 году из книги Александра Петровича Штейна «Повесть о том, как возникают сюжеты» я с удивлением узнал, что, оказывается, «мечтал о роли Лаэрта» во втором составе, что вообще рвался к Охлопкову, что не раз говорил об этом автору и именно Штейн оказал мне протекцию.

Итак, открылась калитка штейновской дачи и вошел «сам». Я впервые видел его «живого»: не из зала кино или театра, а вот так, на расстоянии десяти шагов. Высокий, красивый. Седая голова, курносый нос, толстые губы, обаятельная улыбка. Приближается. Светлая рубашка навыпуск, с короткими рукавами по тогдашней моде, узенькие, тоже по моде, светлые брюки, мягкие туфли. Комильфо. А.Б. Мариенгоф шутил: «Охлопков – это смесь кацапа с лордом». Александр Петрович и его жена Людмила Яковлевна, именуемые мной в детстве «тетя Люся» и «дядя Шура», представили меня Охлопкову и удалились, оставив нас на веранде одних. Для начала последовал малозначительный разговор о дипломных спектаклях. «Что играл?.. К сожалению, не видел…» Что-то о картине Ромма, где играет Козырева, о самом Ромме, о чем-то еще.

– Ну ладно, почитай мне.

Читаю «Королеву Элинор». Слушает внимательно. По лицу ничего нельзя понять. Светлые глаза смотрят то ли серьезно, то ли смеются – не разберешь. Закончил. Жду.

– Так, так. Перевод чей?

– Маршака.

– Ах да, Маршака. Хороший перевод. Ну, давай Чацкого.

Читаю довольно грамотно, темпераментно, обличаю старух зловещих, стариков, дряхлеющих над выдумками, вздором… Останавливает меня мягким, пластичным жестом.

– Слушай, начни еще раз. Только вот что: давай сыграй мне такой этюд. Там ведь как? Чацкий сначала слышит объяснение Софьи с Молчалиным. Из него он узнает правду обо всем. И вот представь себе, что он, слушая их разговор, пьет рюмку за рюмкой. Ты вообще-то как, сам пьешь?

– Случается, Николай Павлович.

– Случается или пьешь?

– Случается.

– Это хорошо, что случается… Так вот, он пьет и слушает, слушает и пьет. Вот представь себе. Главное, не торопись. Накопи и из этого состояния начни. И не торопись начинать. Так тихо, тихо… – уже шепчет Охлопков, выпятив толстые губы…

A y меня откуда-то слезы на глазах.

– Не образумлюсь, виноват… И слушаю, не понимаю… Как будто все еще мне объяснить хотят… Растерян мыслями… чего-то ожидаю, – и дальше меня повело в живое чувство.

Он остановил, довольный.

– Вот видишь, это уже иначе. Этюды – великая вещь. Про меня ведь чушь болтают. Я систему Станиславского хорошо знаю. Без Станиславского актеру нельзя… Ну ладно, садись, поговорим. Ты, значит, во МХАТ принят. А что бы ты сказал, если бы я тебе предложил работать у меня и репетировать со мной Гамлета? Только ты не торопись с ответом. Подумай. Я понимаю, МХАТ тебя учил и вообще академия, но ведь Гамлет… Ты мой спектакль видел?.. Ну вот… Ты подумай…

– Да что думать, Николай Павлович, я уже все обдумал, когда сюда ехал…

Быстрый его взгляд. Понял, что мне кое-что известно.

– Нет, ты подумай, подумай. А если решишься, то вот тебе записка к директору театра Карманову, ты ее оставь для него в театре, чтобы он на тебя подал заявку Радомысленскому…