Кристи Уотсон - Язык милосердия. Воспоминания медсестры

– Ох, Наташа, – говорит моя мама. – Оставь его в покое. Мой бедный муж едва дышит!

– Э… Что происходит? – спрашиваю я.

Мама разливает лимонад.

– Ну, мы заскочили домой, чтобы выпить чего-нибудь холодненького, но вообще-то мы решили поужинать все вместе.

Я прямо-таки чувствую, как мои брови ползут вверх. Я молюсь всем известным богам, чтобы никто из моих друзей не решил внезапно заскочить ко мне в гости. На тот момент я еще не примкнула к рядам социал-либералов.

В итоге все перетекает в прекрасный ужин, который меняет мой образ мышления и мои ошибочные представления о мире. К концу вечера мне становится стыдно, что я недостаточно хорошо осознавала собственные предрассудки и свое привилегированное положение. И хотя я этого пока еще не понимаю, в этот день мама учит меня, как важно, чтобы силы были равны, когда мы заботимся о других людях: «Почему считается нормой, что я знаю об их жизни все и провожу время у них дома, а они совсем ничего не знают обо мне? Это несправедливо».

Даже мой отец, который выбрался из Наташиных объятий и пошел готовить всем жареного ягненка на ужин, похоже, хорошо проводит вечер. Однако, когда наступает время уходить, Наташа отказывается садиться в микроавтобус. Требуется много времени и обещаний, что этот ужин – не последний, прежде чем она соглашается отойти от отца.

– Прости, что я люблю твоего мужа, – говорит она маме, когда они наконец уходят.

– Ничего страшного, – отвечает мама. – Я все понимаю.

Мы с отцом машем им на прощание и какое-то время стоим, не двигаясь и ничего не говоря, уставившись на пустую, тихую дорогу.

Спустя год с небольшим я решаю пойти по маминым стопам, и, прежде чем сделать выбор в пользу медицины, я начинаю ухаживать за взрослыми с трудностями в обучении и/или физическими ограничениями средней и высокой тяжести. Эта работа заставляет меня развиваться и приносит мне удовлетворение.

У Энтони нет проблем с обучением, но ему диагностировали биполярное аффективное расстройство. Я провожу много часов у него на кухне, помогая ему готовить и есть и слушая его истории о том, как ему в конце концов поставили диагноз, когда он попытался купить сразу тридцать мопедов. Из-за церебрального паралича его речь очень затруднена, поэтому мне приходится слушать внимательно, а он никогда не выказывает раздражения, если я прошу повторить. Другая жительница приюта использует интерактивную доску, управляя ей при помощи глаз: она смотрит на нужную букву и таким образом пишет слово. На тот момент говорить о технологическом прорыве было еще рано, и, хотя с техническим прогрессом связывают множество негативных ассоциаций, я часто вспоминаю о той женщине и о других людях с тяжелой инвалидностью, чьи жизни он, без сомнения, преобразил.

Энтони страдает от постоянных непроизвольных движений, и ему необходим круглосуточный уход. Его психическое здоровье очень шатко, хотя лекарства помогли стабилизировать его настроение. И, несмотря на все трудности, с которыми он сталкивается, мы смеемся, смеемся, без конца смеемся. К Энтони в гости часто приходит сестра, и меня удивляет, что эта женщина, у которой нет никаких известных мне проблем с физическим или психическим здоровьем, неизменно кажется несчастной.

– Она все время ноет, – отмечает Энтони после ее очередного визита.

– Счастье – вещь сложная, – говорю я.

Энтони ухмыляется и говорит, что я странная.

У нас необычные отношения. Он – пятидесятивосьмилетний мужчина, и одна из обязанностей, которые я, шестнадцатилетняя сиделка, должна выполнять, заключается в том, чтобы помогать ему ходить в туалет: либо поднимать его с инвалидного кресла и усаживать на унитаз, а потом вытирать, либо помогать ему мочиться в бутылку. В приюте есть и другие жильцы, которые тоже нуждаются в подобном персональном уходе: им нужно менять прокладки, надевать страдающему недержанием старику похожий на презерватив чехол, прикрепленный к мешку для мочи. Сейчас я и представить себе не могу, как мне удавалось делать такие интимные вещи, не стесняясь и не вызывая стеснения у своих подопечных. У Энтони тяжелая инвалидность и проблемы с психическим здоровьем, и некоторые дни бывают тяжелее других. Но я еще никогда не ухаживала ни за кем, кто мог бы рассмешить меня до такой степени, чтобы чай выливался у меня через нос. Черт возьми, кому вообще может понадобиться тридцать мопедов?

В Великобритании сестринское дело предусматривает четыре направления подготовки: уход за взрослыми, уход за детьми, психиатрия и уход за пациентами с нарушениями обучаемости. Но я до конца не понимаю смысл подобного деления: я полагаю, что точно так же, как нельзя разделить тело и разум, так и ранняя специализация в обучении медсестер не идет на пользу ни самой медсестре, ни ее пациентам. К примеру, вполне вероятно, что ей придется ухаживать за подростком с трудностями в обучении и психическими проблемами, который к тому же получил травмы в результате автомобильной аварии.

Я всерьез раздумываю, не пойти ли мне учиться на медсестру, ухаживающую за людьми с нарушениями обучаемости, – вспоминаю Наташу и то, как моей маме нравилась ее работа со взрослыми, страдающими от неспособности к обучению, какое внутреннее удовлетворение она ощущала, помогая людям вести самостоятельную жизнь, и как интересен этот тип инвалидности с точки зрения организации общества – не менее интересен, чем любая другая область. И все же я решаю сначала пойти учиться на медсестру, ухаживающую за пациентами с психическими расстройствами. Отчасти потому, что думаю про Энтони, но еще и потому, что я стараюсь выбрать тот путь, где мне реже всего придется видеть кровь. После того случая, когда я упала в обморок, увидев, как у меня берут кровь, я чувствую себя чрезвычайно восприимчивой к такого рода вещам. Каждый раз, когда я вижу кровь (даже по телевизору), мне кажется, будто мой затылок куда-то уплывает, и комната начинает кружиться. Мне приходится бросать книги, если там есть кровавые сцены или описания зверских убийств. Нелепо, что у меня так внезапно появилась самая настоящая фобия, но я уже зашла слишком далеко, и гордость не позволяет мне признать, что в конечном счете сестринское дело, возможно, не мой вариант.

На словах кажется, что ухаживать за разумом проще, чем за телом. Но когда я узнаю, что понятие «психиатрия» в 1808 году ввел немецкий врач Иоганн Христиан Рейль и что оно означает «лечение души посредством медицины» (он разделял мое убеждение о том, что прогресс человеческой цивилизации порождает все больше безумия), я принимаю окончательное решение. Понятия «медсестра по уходу за больными c психическими расстройствами» или «психиатрическая медсестра» сейчас взаимозаменяемы, но язык сестринского дела изменился. В XVIII и XIX веках в отношении сотрудников психиатрических больниц использовались термины «смотритель» или «надзиратель», которые отражают бытовавшие в прошлом ужасные представления о том, как следует обращаться с психически больными людьми и какова роль медсестры как человека, чья задача – контролировать и сдерживать.