Русский Журнал - Пушкин. Русский журнал о книгах №01/2008

Существует и иной исследовательский пункт, в избытке представленный в ревизионистской литературе: что-де, либо НКВД увлеклось, либо местные партийные органы увлеклись террором (они часто требовали больше расстрелов, постоянно увеличивая «лимиты» НКВД), сводя свои межведомственные счеты. Петров и Янсен дают этому краткое опровержение: «Расхожий вывод о том, что в 1937 _1938 годах органы НКВД вышли из-под контроля партии, не является обоснованным» и доказывают, что все принципиальное, в том числе персональные расстрельные списки на 39000 человек, контролировалось лично партийным вождем Сталиным (да и, напомню, Ежов параллельно был секретарем ЦК), Это указание на личную унию НКВД и ВКП (б) – Сталина и его орудия Ежова, тем не менее, не звучит убедительно. Диктатор Сталин не может выступать ведомственным представителем партийной вертикали в отношении вертикали НКВД, Точнее сказать, явленная в этой вертикали центральная власть с избытком истребила и потенциальную военную оппозицию, и самостоятельность промышленных и партийных, центральных и местных кланов. Правда, ненадолго.

Описывая личность Ежова, авторы из приведенного ими материала также могли сделать поверхностный вывод об особой связи Ежова с советской культурной элитой: ведь постоянными гостями домашнего салона жены Н. И. Ежова в 1930-е гг. были Лев Кассиль, Самуил Маршак, Исаак Бабель, Леонид Утесов, близко она общалась с Н. Я. Мандельштам. Но сей вывод о Ежове они не сделали. Это мы можем кое-что записать в свои знания о подсоветской элите, не чуравшейся не только теоретически-философских, но и практических палачей.

В этом контексте особый цвет приобретает детально развернутое авторами наблюдение: Ежов – этот некогда тихий и участливый карлик, ставший садистом – последовательно уничтожал всех, кому в прошлом был чем-то обязан, кто помнил его другим, кто напоминал ему о матери-литовке и деде-поляке (Ежов свободно, как на русском, говорил на польском и литовском). Авторы не могут дать иного объяснения этому чуду, кроме как назвать его полноценным продуктом «сталинской тоталитарной, террористической и бюрократической системы». Объяснение корректное, но какое-то беззубое.

Предшественник Ежова в НКВД Ягода и добрый его знакомец, теоретик массового насилия Бухарин под следствием, как известно, особо выговаривали себе сохранение жизни в обмен на любое признание. Авторы приводят свидетельство о том, как экзистенциально заставил их пережить это Ежов: «В присутствии Ежова Ягоду расстреливали последним, а до этого его и Бухарина посадили на стулья и заставили смотреть, как приводится в исполнение приговор в отношении других осужденных». В свою очередь, заподозренный в содействии шпионажу и, наверное, более не столь необходимый как палач, Ежов тоже просил сохранить ему жизнь.

Авторы новаторски вычисляют апогей политического влияния Ежова в мае 1938 года, буквально за два месяца до начала его падения, когда в политической риторике СССР он стал третьим по влиянию после Сталина и Молотова (зри, политический бюрократ, на свою судьбу). Но вот чего не хватает этому исследованию, так это внятного контекста. Сужу об этом не с точки зрения дикого читателя, а с позиции тоже-ревизиониста: например, звучит в описании пути Ежова слепой термин «правая оппозиция» (истребляемая НКВД), но ни слова не только о том, кто был зачислен в нее Сталиным (это можно почерпнуть и из «Краткого курса истории ВКП(б)»), но и том, когда именно в идее и практике возник сам проект ее истребления, что хронологически важно для оценки востребованности того же Ежова. Так здесь и во всем – минимум контекста, максимум сухой линейной судьбы.

Два слова об издателях: Павлюкова издал Захаров, Петрова-Янсена – РОССПЭН вместе с Фондом Ельцина: в совместной хорошей серии полноценных исследований по истории сталинизма (они успешно дополняют документальную сталинскую серию фонда «Демократия», начатую А. Н. Яковлевым, и даже уже затмевают ее).

Д. И. Менделеев. Познание России. Заветные мысли. М.: Эксмо, 2008. 688 с. Тираж 5000.

«Шеф-редактор проекта» издательства «Эксмо» Маргарита Приз – учинившая титанический труд соединить в одной книге две классические работы русского энциклопедиста, умышленно переврав название одной из них («К познанию России»), и столь же титанически уснастив переплет тома пошлой развлекухой «а-ла рюсс» из репродукций хороших русских художников, превратив их в мутные цветастые клейма, – сделала все-таки полезную работу.

Для мелкой справки искал памятные мне крохотные переиздания «К познанию России» начала 1990-х годов, толкался в книжных супермаркетах, унавоженных тем, чем они унавожены обычно, торкался в редкие умственные магазины в тайной надежде. Напрасно. Теперь «шеф-редактор», похоже, сама того не зная за занавесками «а-ла рюсс», дает публике двухкилограммовую книжную гирю. В ней – редкостный для нынешнего времени экономический и публицистический пафос великого химика, который ударился оземь, – и в свободное от гениальности время придумал не только стандартную русскую водку, о чем алкорынок нас просветил, но и прямо проник в задачи нефтедобычи, рассчитал плотность населения и производительных сил, начертил новый проект административного деления России, едва ли не на смертном одре пророчески предупредил: смотри государство в Сибирь, делай там свой государственный центр (возле Омска), иначе потеряешь больше, чем можешь позволить себе потерять. Менделееву было легко разговаривать и конфликтовать с сильными: на что ни посмотрит, всюду видится ему новый стратегический разворот – будь то керосин, будь то уголь, будь плодородные почвы. Младший современник Менделеева, правый публицист (расстрелянный за публицистику ранними большевиками) Михаил Меньшиков итожил в «Памяти Д. И. Менделеева» (1907): «отрываясь от лаборатории, писал о стеклянном производстве и маслобойном деле, о технике земледелия, о муке и крахмале, о вазелине и винокурении, о химической технологии», «о школе для учителей и поднятии уровня Азовского моря, погружался в таможенный тариф и в колоссальный материал переписи», «ездил в Закавказье, в Пенсильванию изучать нефть, в Донецкую область изучать уголь, мечтал об открытии Северного полюса, летал на воздушном шаре и изучал спиритизм»…

Интегральный пафос тогдашнего позитивного, естественно-научного знания и одновременно государственного и экономического проектирования, близкий вот хоть и В. И. Вернадскому, – конечно, плоть от плоти XIX века, а то и глубже, но именно и на нем тоже стоит то исторически неотменимое в сталинизме и послесталинском коммунизме, что напрямую довело Вернадского из XIX века в 1942 год – число инициаторов советского атомного проекта.