Иннокентий Анненский - Античная трагедия

Отношение Прометея к Океану – это один из психологических chef d'oeuvr'oв Эсхила. Титан разгадал цель визита ранее, чем Океан успел раскрыть рот для выражения своего участия. И вот, слабодушной мудрости старца, который ищет спрятаться за неопределенными обещаниями помочь, уговорить, устроить, титан противопоставляет страшную, подавляющую картину мук как результата дерзаний. Он говорит Океану о наказании других титанов. Там у Геспера мучится Атлант, задавленный грузом целого мира, а на блаженном острове стоголовый Тифон, у которого некогда одни молнии глаз убивали все живое, лежит инертной массой, придавленный Этною, и Гефест, сидя на ее вершине, кует добела раскаленные глыбы железа. Но придет день, когда Тифон «изрыгнет свою ярость, и огненные потоки хлынут из горячих челюстей чудовища на плодоносные и широкие равнины Сицилии». Презрение не позволяет титану сердиться на покинувшего его союзника. Вот конец сцены:

Океан

Чем же может грозить мне предусмотрительность? забота? объясни, пожалуйста!

Прометей

Она была бы лишним бременем и, кроме того, наивным легкомыслием.

Океан

Ну что ж. Предоставь мне эту долю страдания. Прикрыть расчет простотой бывает иногда очень выгодно.

Прометей

Ты не должен брать на себя этого греха, потому что он мой.

Океан

Итак, ты меня решительно прогоняешь.

Прометей

Да, берегись как бы, оплакивая меня, ты не вызвал бы гнева.

Океан

Гнева? чьего? или того бога, который только что завладел троном?

Прометей

Да, берегись разбудить его гнев…

Океан

Прометей! Твой жребий будет мне уроком.

Прометей

Ступай же, ступай – да береги хорошенько свою мудрость.

По уходе Океана титан снова говорит с океанидами и снова о своей любви к людям; «я ни в чем не упрекаю их, – прибавляет он, – но мне приятно вспоминать о том, что я для них сделал из любви». И вот, не останавливаясь на том, что он дал богам, Прометей подробно рассказывает нимфам, как из существ едва зрячих, подобных сновидению, он сделал людей тем, чем они стали. Океаниды с чисто женским искусством наводят речь на роковую тайну Прометея, которая касается Зевса, но бог заставляет их молчать. Он хранит эту тайну, потому что будет день когда, чтобы узнать ее, Зевсу придется снять с Прометея его позорные цепи. В следующем хоре океанид звучит нота такого глубокого пессимизма, который был редок даже в греческой трагедии. Обращаясь к титану, хор так поет о людях: «Неужто-ж ты не видишь недвижной слабости, подобной сну, которой скован слепой род мужей? Нет, никогда не смести воле смертных Зевсова миропорядка…».

Но вот является Ио. Здесь мне придется сделать маленькое отступление.

«Прометей» был самой высокой и самой отобщенной от жизни драмой эллинов. Зрители видели на его сцене уже не какую-нибудь Электру с ее всем понятной любовью к брату, завистью к матери и ненавистью к вотчиму, и если актеры то и дело повторяют, что Зевс свежеиспеченный тиран, то все же никто из зрителей не смешал бы его с вульгарным тираном, вроде Лика или Креонта. Зрители все время чувствовали бога где-то над сценой, незримо присутствующим и судящим. Да и для нас еще ощутительно в Зевсе высшее, идеальное начало: бог недоволен людьми и готовится создать для земли новый род обитателей; титан тоже не простой закононарушитель, которого можно судить как Антигону или Ореста. Он бог и соперник бога. В трагедии нет людей, даже бедная Ио только телка.

Люди, вчерашние троглодиты, копошатся где-то там, внизу, и им нет места на сцене, трагедия творится ради них, а не ими; и французские поэты безмерно принизили своего героя, сделав титана каким-то эмиссаром человечества. У Эсхила даже связывает Прометея с эфемерами [6] Буквально живущими один день. Здесь: род людской. не эрос – любовь, а евноя – благосклонность, т. е. чувство, которое может быть не чуждо и доброму рабовладельцу. Самые благодеяния титана людям, в ущерб новой расе, которую замышлял Кронид, не были лишены некоторого полемического жара.

Во всяком случае в мире античной трагедии Прометей Эсхила были одиночным явлением. Никто не решался касаться этой таинственной концепции, полной загадок и противоречий, и гениальной в своей парадоксальности. В новом мире Прометей, наоборот, именно благодаря высоте и общности символа, стал любимой темой для творческих умов: Кальдерон, Мильтон, Гете, Байрон, Шелли создали каждый своего Прометея. Было бы неправильно, однако, исчерпывать значение эсхиловского Прометея его общечеловеческими элементами и забывать о том, чем трагедия была для первых зрителей. Нет сомнения, что для амфитеатра «Прометей» был, прежде всего, drama teratwdez, драмой чудес, и актер, игравший Ио, своей маской, вероятно, напоминал зрителям, что безумная дочь Инаха была обращена ревнивою Герой в телку, которую неотвязная оса наполняла бредом, отчаянием и вечным желанием двигаться.

Прометей молчал в сцене с палачами. Он говорил океанидам о своей славе и страдании, т. е. о людях; он рисовал перед трусливым Океаном титанов, которые грозят Зевсову миру даже в своем унижении и своих муках. Теперь перед Ио он станет пророком; тронутый состраданием к этому символу человеческих мук, он обнаружит сущность своей исключительной божественной природы, чтобы потом холодной и острой, как медь, дерзостью в последней сцене с Гермесом безмерно усилить собственные муки и тем еще ярче показать миру всю бесполезность Зевсова гнева. Так постепенно развертывал Эсхил характер своего трагического героя. Сцена титана с Ио полна драматического значения, мы узнаем из этой сцены, что от Ио через двенадцать поколений родится спаситель Прометея, и титан не без вызова невидимо присутствующему Зевсу предрекает это несчастной жертве его любви. Но сцена с Ио несколько длинна, и в ней есть подробности, хотя и очаровательные, но слишком древне-эллинские. Так, титан в два приема передает в блестящем мифологическом рассказе, где была Ио и где еще ей придется скитаться. Но не надо забывать, что половина V века была как раз эпохой самого оживленного интереса к географическим описаниям, этой причудливой смеси легенд с заметками путешественников. За пытливыми расспросами океанид вы будто еще чувствуете напряженное любопытство амфитеатра. Не следует упускать из вида и того обстоятельства, что древние греки более чем мы ценили детали своих пьес, так как им не надо было следить за их содержанием: миф был известен заранее, а при Эсхиле он к тому же был еще почти каноничен.

К художественным контрастам пьесы прибавляется в сцене Ио еще одни, и едва ли притом не самый полный и не самый патетический. Это контраст между Прометеем и Ио, и он обрисовывается на почве близкой судьбы и общего страдания. Нежная дочь Инаха, которая ничего не делала в своем тереме, чтобы понравиться Зевсу, и дерзкий титан, который сделал все, чтобы его ужаснуть – оба являются жертвами олимпийца на длинный ряд лет. А на сцене перед нами с одной стороны бог, прикованный молотом Гефеста, с другой – чудовище – телка, гоняемая по всему миру осой, С одной стороны трезвый и ясный ум мужа и дар провидения бога, с другой безумие и бред женщины.