Роман Сенчин - Конгревова ракета

Это мнение разделял и Гоголь, причем в статьях: «Он (Державин. – Р. С .) слишком повредил себе тем, что не сжег, по крайней мере, целой половины од своих».

Круто, да? – «сжечь». Но, во-первых, Пушкин и Гоголь не могли «перечесть Державина всего» – весь Державин был издан под конец XIX века. Во-вторых, действительно, Гавриил Романович часто не мог «выдержать строфы», в его стихотворениях немало шершавости, неправильностей, но у кого из поэтов все гладко и правильно? Тот же Пушкин тоже зачастую был вынужден нарушать законы стихосложения или при помощи неправильных ударений, буквы «я» в конце слов вместо мягкого знака, подгонять слова под рифму… Так что суждение Пушкина о Державине мне кажется не очень справедливым. А Гоголь… Гоголь очень повредил всем нам, что имел привычку жечь свои произведения.

Литературный критик Виссарион Белинский лет через тридцать после смерти Державина, в отличие от Пушкина, утверждал:

У Державина нет избранных стихотворений, которые могли бы пережить его неизбранные стихотворения, и всегда будут помнить, как помнят и теперь, не избранные стихотворения, а поэзию Державина…

По сути, прав и тот и другой. Подряд сочинения Державина читать невозможно – вполне читабельные стихотворения чередуются с написанными словно бы на каком-то мертвом языке, да и попросту слабыми, созданными в состоянии официального вдохновения . В одной оде соседствуют строфы и высокой поэзии, и «реторической воды» (Белинский). С другой стороны, довольно часто издающиеся сборники избранных произведений Державина оставляют ощущение неполноты – обязательно некоторые важные, нужные, сильные стихотворения остаются за рамками обложки.

Многие сегодня знают, что был такой поэт – Державин, но привести хоть несколько его строк способны уже очень немногие. И в то же время державинские строки стали у нас крылатыми словами, поговорками, афоризмами. К примеру, уже упомянутое выше: «Пой, птичка, пой». Или такие: «Умеренность есть лучший пир», «Живи и жить давай другим», «Отечества и дым нам сладок и приятен», «Осел останется ослом, хотя осыпь его звездами», «Пчелка златая! Что ты жужжишь?», «Когда народ кого не любит, полки его и деньги – прах», «Где стол был яств, там гроб стоит». И конечно это, из оды «Бог»: «Я царь – я раб – я червь – я бог».

Строки —

не так часто вспоминаются, но, по-моему, они являются стержнем жизни Державина. Человека, не раз оскорбляемого, для государей – раба («Поди назад в Сенат, – кричал ему Павел I, – и сиди у меня там смирно, а не то я тебя проучу».), и в то же время знающего, что в отличие от других своих современников он не умрет. Ведь он – пиит. Поэт.

В могиле буду я, но буду говорить…

2014

Все чаще в нашей литературе случаются круглые даты с трехзначными числами. Двести лет со дня рождения Пушкина, двести лет со дня рождения Гоголя, сто лет со дня смерти Чехова, сто лет со дня смерти Толстого… Вот и у Белинского была круглая дата – двести лет как родился…

Эти круглые даты, и радостные, и печальные, равно важны – они заставляют вспомнить о писателе, поговорить о нем, а то и почитать (или перечитать) его произведения. Но они же всё дальше уводят от нас реальную фигуру. Заменяют жизнь историей.

Помню, как отмечалась 95-я годовщина со дня рождения Есенина. Многие говорили тогда, что Есенин – наш современник, он вполне мог жить и сейчас, писать, говорить о том, что происходит. Тем более что тогда был жив современник и знакомец Есенина Леонид Леонов… Через пять лет таких слов уже не было: сто лет – это век. Век Есенина кончился.

Век Виссариона Белинского кончился в 1911 году. Тогда звенел век Серебряный, реалисты были не в моде, классики поумирали, о Белинском забыли читатели, он перешел в ведомство историков литературы.

Но, как оказалось, ненадолго. Грянула Октябрьская революция, возникла новая литература, в которую большевики впустили первоначально очень немногих, в том числе и Белинского, сделав его вскоре неким мерилом литературы не только современной ему, но и создаваемой ныне (то есть в 1930—1980-е). На его статьи постоянно ссылались, оценивая то или иное произведение, его концепция литературы была основополагающей и бесспорной.

Со временем Белинский и его последователи (о которых он, кстати сказать, ничего не успел узнать и которые нередко заочно спорили с ним) – Чернышевский, Добролюбов и Писарев превратились в своего рода литературных чекистов. Они, подобно Ленину, который жил, жив и будет жить, спустя сотню лет после физической смерти, выносили приговоры, чистили литературу от всего того, что не вписывалось в рамки не ими созданного социалистического реализма.

Неудивительно, что как только социализм рухнул, Белинский вместе с другими «революционными демократами» оказался в темном чулане истории. Это закономерно – за семьдесят лет Октября на них успело накопиться жгучее раздражение, «Взгляды на русскую литературу» Белинского или «Луч света в темном царстве» Добролюбова у многих поколений советских школьников и студентов вызывали одно только чувство – ненависть. Известно, что чем сильнее человека заставляют любить, тем сильнее он начинает ненавидеть…

Как, скажем, в 1970-е цитата из Белинского была обязательной в критической или литературоведческой статье, так в начале 1990-х стало считаться чуть ли не предательством по отношению к литературе Белинского даже упоминать. «Хватит, наелись!»

В последние годы его имя снова стало появляться в статьях. Даже цитаты. В основном вспоминают о нем критики нового поколения – пришедшие в литературу в 2000 годы. И это тоже закономерно.

На мой взгляд, 2000-е очень напоминают 1830-е, когда Белинский заявил о себе. Та же абсолютная власть в руках одного человека и попытки выдумать национальную идею (в 1830-е: «Самодержавие, православие, народность», в 2000-е нечто подобное), бессильный и бессмысленный, вроде бы, ропот оппозиции и – предчувствие, что русская литература созревает до чего-то большого, по-настоящему значительного. Тогда, в XIX веке, это предчувствие сбылось – последовали несколько десятилетий, когда литература была главным общественным событием, а писатели определяли не только эстетические вкусы, но и политические взгляды своих читателей. Большинство тех, кого мы называем классиками русской литературы, считали своим учителем Белинского, по крайней мере постоянно о нем вспоминали, и если спорили с ним (как, например, поздний Достоевский), то горячо, от сердца, как способны только повзрослевшие ученики… После первых же статей Белинского 1834–1836 годов русская литература вышла на новый уровень своего развития… А что последует за 2000-ми, когда заявило о себе столько новых и ярких писателей и особенно критиков?..