Юрий Лифшиц - Поэты об интимном. Сборник статей

Естественно, при таких-то условиях и светлица (скорей всего съемная комната) холодна, и постель (возможно, что-то вроде лежанки) жестковата, и автор сих не слишком изящных строф, заплативший деве за непорочность, – типичный нехороший человек. Стишок сей перенасыщен штампами того времени: полные, как в элегии Овидия, груди (постоянно упоминающиеся в стихах Лермонтова), маленькая ножка, гибкий стан. И уж, вопреки заверениям автора, ни о какой любви тут и речи не идет. А говорится, как в нижеследующем лермонтовском, более ладно скроенном отрывке о банальном удовлетворении естественной мужской потребности (тем более что автор не собирается согревать , а намерен сам согреться ):

Данные строки еще найдут, как мы убедимся в дальнейшем, свое развитие в стихотворной практике следующего за 19-м века, а чтобы покончить с последним, приведем откровенно иронические стихи Козьмы Пруткова, озаглавленные им

Дабы усилить комический эффект опуса, автор предпосылает ему латинский эпиграф, добытый из речи древнего римлянина Цицерона: «Доколе же, Катилина, будешь ты испытывать наше терпение?». Как видите, Козьма Прутков в своей поэтической практике занимался тем, что нынче называется стебом, и таким образом становится ясно, откуда у нынешних поэтов-иронистов, что называется, вирши растут.

Подборку интимной поэзии Серебряного века открываем знаменитым стихотворением «Хочу» Константина Бальмонта из сборника «Будем как солнце»:

Как ни грозно сии строки звучали в оны годы, нам представляется, что они – всего-навсего декларация, своего рода протокол о намерениях . Хочешь быть дерзким – будь, хочешь свивать венки – свивай, хочешь упиться роскошным телом (вот оно – влияние Овидия тире Лермонтова!) – упейся в конце концов! Но зачем же стулья ломать? Те, кто могут, – упиваются, но в тишине, но в тайне , а те, кто только хочут, – слагают о своем несбыточном желании громокипящие строфы. На откровенно декларативный характер произведения наводят и имеющиеся в нем логические нестыковки. Автор ненароком путает естественный порядок вещей, предполагающий вначале срывание роскошных одежд, а только потом экзерсисы и арабески с пышным телом. Анемичная революцьонность стишка, похоже, заключается исключительно в том, что его лирический герой мечтает именно о содранном белье, тогда как далее говорится о взаимном желании и сладости свидания. А при обоюдной благорасположенности зачем же крошить в капусту предметы женского туалета?

Чуть ли не зеркальным двойником сих псевдоэротических строк (в женском, естественно, ключе) стало нижерасположенное стихотворение Мирры Лохвицкой, также исполненное декоративных «восторгов» и «экстазов»:

Ненатуральность чувств, испытываемых героиней, подчеркиваются и взаимозаменяемостью трех слов, повторяющихся в начальных стихах каждой строфы. К счастью, Мирра Александровна не была математиком, посему упустила из вида, что факториалом тройки является число 6 (полученное путем последовательного перемножения 1, 2 и 3), иначе бы стишок мог бы стать двое длиннее ( я знойных наслаждений жажду.., я наслаждений жажду знойных.., я знойных жажду наслаждений… ).

Однако в отличие от мужского аналога женские стихи завершаются все-таки на драматической ноте, а это значит, что Лохвицкая была не такой грезеркой , как ее более знаменитый собрат по перу.

Еще одно стихотворение Бальмонта является не столько любовной лирикой, сколько мечтой эстетствующего поэта об идеальной возлюбленной.