Сергей Кормилицын - Сталин против Гитлера: поэт против художника

Итак, единственное обвинение, предъявленное Джугашвили, было «самовольное оставление места ссылки». Так что, отсидев, пока шло следствие, в бакинской Баиловской тюрьме, Джугашвили был выслан на два года в Вологодскую губернию, в городишко Сольвычегодск. Откуда, разумеется, при первой возможности бежал. Дальнейшие несколько лет, в принципе, не стоит даже описывать, настолько однообразными были приключения нашего персонажа. Прибыв в Петербург, он прожил там некоторое время, был схвачен и водворен в Сольвычегодск, откуда снова бежал. И снова, и снова, и снова. К этому времени он стал уже настолько значимой фигурой в партии, что соратники, ничтоже сумняшеся, высылали ему деньги на очередной побег. А в России, имея в кармане деньги, можно сбежать откуда угодно, кроме собственной могилы. Даже, как показывает практика Иосифа Джугашвили, из Нарымского края. И куда бы он ни приезжал, совершив очередной побег, – в Питер, в Москву, в Баку – везде он находил применение своему главному таланту: что-то организовывал, кого-то собирал и знакомил, что-то устраивал. Опасный был человек для государства. Незаменимый для партии.

Во время ссылки в Туруханском крае Иосиф Сталин (третий справа в заднем ряду) стал настоящим революционером: это время он использовал для самообразования

В советской литературе типа той, что издавалась в серии «Пламенные революционеры», очень любили использовать фразы типа «жандармы шли по следу». Какое там по следу! Беглый ссыльный перемещался по России, как по собственному саду, в промежутке между ссылками организовал в Питере целых две большевистских газеты – «Звезда» и «Правда», нашел информатора в бакинской охранке, предупреждавшего большевиков об облавах и арестах, а сбежав из-под Нарыма в 1912-м, умудрился даже съездить в гости к Ильичу в Краков на партийное совещание, да не один раз, а дважды, с интервалом в месяц! В результате этих поездок и не без лоббирования вопроса самим Лениным Сталин – а с этого момента мы будем называть его именно так, потому что этот псевдоним как раз и происходит из того времени, – стал одним из двух главных эсдэков в России. Впрочем, в Россию его как раз отпустили не сразу. Ленин попытался пристроить верного человека к работе в руководстве ЦК партии, оставить его, ради его же собственной безопасности, за рубежом, в эмиграции – буквально в приказном порядке, благо Иосиф не мог ослушаться своего кумира, – отправил его в Вену. Но долго «венского сидения» Сталин не выдержал и в конце зимы 1913-го вернулся в Россию.

Однако за время его отсутствия «компетентные органы» наконец очнулись. Скорее всего потому, что в воздухе отчетливо запахло большой войной. Жандармы исхитрились арестовать всю верхушку эсдэковской партии – взять практически одновременно Сталина и Свердлова. И на этот раз приговор не был таким «игрушечным», как раньше: большевиков отправили, куда Макар телят не гонял, – в село Курейка Туруханского края. Чехарда недальних ссылок и легких побегов закончилась. В Курейке Джугашвили предстояло прожить довольно долго – до самой Февральской революции 1917 года.

Свердлов Яков Михайлович (настоящие имя и отчество Ешуа-Соломон Мовшевич) (1885–1919), политический и государственный деятель. В 1896–1900 годах учился в Нижегородской гимназии, затем работал учеником аптекаря. В 1901 году вступил в РСДРП, с 1903 года большевик. Неоднократно подвергался арестам и ссылкам. В 1912 году кооптирован в ЦК и Русское бюро ЦК РСДРП. С 1917 года возглавлял Секретариат ЦК, был членом Военно-революционного комитета Петроградского совета. С ноября 1917 года председатель ВЦИК. С марта 1918 года в Москве. С 1919 года – член (фактически председатель) Оргбюро ЦК. Входя в ближайшее окружение В. И. Ленина, был одним из организаторов разгона Учредительного собрания, убийства царской семьи, «красного» террора, «расказачивания» и др. Был создателем системы партаппарата. Похоронен у Кремлевской стены.

Революция в том виде, в каком ее видели большевики, в той форме, как ее понимал Иосиф Джугашвили, определенно захлебнулась, выродившись в пустые теоретизирования и редкие полубесполезные террористические акты и «эксы». Даже Ленин, на что уж он оптимистично смотрел в будущее, публично высказывал сомнение, удастся ли ему когда-нибудь дожить до революции. Еще более печальны были ожидания Сталина. Ни в одной статье, ни в одном зафиксированном разговоре он не рассказывал, о чем он думал по пути в Курейку. Но понятно одно: достигнув своих вершин, став обладателем более чем специфического революционного опыта, он не только не отказывался от прежних устремлений и идеалов, но был готов продолжать свое дело, как только представится такая возможность, а если будет надо – начать все сначала.

1 августа 1914 года Германия объявила войну России. Буквально через пару недель Адольф Гитлер уже маршировал по плацу среди бравых баварских пехотинцев. «Я испытал в эти дни необычайный подъем, – признавался он. – Я нисколько не стыжусь сознаться, что, увлеченный волной могучего энтузиазма, я упал на колени и от глубины сердца благодарил Господа Бога за то, что он дал мне счастье жить в такое время». В октябре он принес присягу королю Баварии Людвигу III и, как австриец по рождению, императору Францу Иосифу I, а всего через неделю после этого оказался на Западном фронте.

Его первое боевое крещение (29 октября) пришлось на дни одного из кровавейших сражений Первой мировой. Германская армия рвалась к Ламаншу, чтобы потом, охватив Францию с двух сторон, прихлопнуть ее, как таракана, заползшего в книгу. Однако на пути немцев встали опытные британские части, оказавшие им упорное и, как выяснилось чуть позже, успешное сопротивление. Счет погибших в 16-м баварском шел на сотни человек.

Первый бой оставил у Гитлера, судя по всему, сильнейшие воспоминания. Достаточно прочесть описания первого боя. Даже в «Моей борьбе» за свойственной Адольфу ненужной патетикой и попытками придать слогу некую эпичность видны настоящие страх и восторг. «Влажная холодная ночь во Фландрии. Мы идем молча. Как только начинает рассветать, мы слышим первое железное «приветствие». Над нашими головами с треском разрывается снаряд; осколки падают совсем близко и взрывают мокрую землю. Не успело еще рассеяться облако от снаряда, как из двухсот глоток раздается первое громкое «ура», служащее ответом первому вестнику смерти. Затем вокруг нас начинается непрерывный треск и грохот, шум и вой, а мы все лихорадочно рвемся вперед навстречу врагу, и через короткое время мы сходимся на картофельном поле грудь с грудью с противником. Сзади нас издалека раздается песня, затем ее слышно все ближе и ближе. Мелодия перескакивает от одной роты к другой. И в минуту, когда кажется, что смерть совсем близка к нам, родная песня доходит и до нас, мы тоже включаемся, и громко, победно несется: «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес!» Через четыре дня мы вернулись в исходное положение. Теперь даже наша походка стала иной, 16-летние мальчики превратились во взрослых людей». Письмо мюнхенскому приятелю Эрнсту Хеппу еще лучше передает его эмоции и переживания. Это настоящий репортаж с места событий. «В 6 утра мы около какой-то гостиницы встретились с другими ротами, а в 7 часов все и началось. Мы повзводно проходим через расположенный справа от нас лес и в полном порядке выходим на луг. Перед нами вкопаны четыре орудия. Мы занимаем за ними позиции в больших окопах и ждем. Над нами уже свистит первая шрапнель и срезает деревья на опушке как соломины. Мы с любопытством глядим на все это. У нас еще нет настоящего чувства опасности. Никто не боится, все ждут сигнала «В атаку!». А дела становятся все хуже. Говорят, что уже есть раненые. Наконец, команда «Вперед!». Мы рассыпаемся цепью и мчимся по полю в направлении небольшого хутора. Слева и справа разрывается шрапнель, свистят английские пули, но мы не обращаем на них внимания. Залегаем на десять минут, а потом опять вперед. Бегу впереди всех и отрываюсь от взвода. Сообщают, что убили рядового Штевера. «Вот так дела», – успеваю я подумать, и тут начинается. Поскольку мы находимся посреди открытого поля, нужно как можно быстрее бежать вперед. Теперь уже падают и первые среди нас. Англичане направили на нас огонь пулеметов. Мы бросаемся на землю и медленно ползем по канаве. Иногда мы останавливаемся, это означает, что кого-то опять подстрелили и он не дает двигаться вперед. Так мы ползем до тех пор, пока канава не кончается, и опять надо выбираться на поле. Через 15–20 метров мы добираемся до большой лужи. Один за другим вскакиваем туда и занимаем позицию, чтобы отдышаться. Но залеживаться некогда. Быстро выбираемся и марш-марш к лесу, до которого примерно 100 метров. Там мы опять собираемся вместе. Лес уже сильно поредел. Мы ползем по опушке. Над нами свистят пули и осколки, и вокруг падают сбитые сучья и куски деревьев. Потом на опушке рвутся снаряды, поднимая облака камней, земли и песка, вырывая огромные деревья с корнями, а мы задыхаемся в желто-зеленом ужасном, вонючем дыму. Вечно лежать здесь не имеет смысла. Если уж погибать – так лучше в поле. Мы снова бежим вперед. Я прыгаю и бегу изо всех сил по лугу, через свекольные грядки, перепрыгиваю через окопы, перелезаю через проволоку и кустарниковые заросли и вдруг слышу впереди крики: «Сюда, все сюда!» Передо мной длинная траншея, и через мгновение я спрыгиваю в нее. Передо мной, за мной, слева и справа туда же прыгают и другие. Рядом со мной вюртембержцы, а подо мной мертвые и раненые англичане. Теперь становится ясно, почему мне было так мягко спрыгивать. В 240–280 метрах слева от нас видны еще английские окопы, а справа – дорога, которая находится в руках англичан. Над нашей траншеей беспрерывный железный град. Наконец в 10 часов начинает работу наша артиллерия. Пушки бьют одна за другой. То и дело перед нами снаряд попадает в английские окопы. Англичане выскакивают, как из муравейника, и мы снова бежим в атаку. Моментально проскакиваем поле и после рукопашной, которая местами была довольно кровавой, выбиваем их из окопов. Многие поднимают руки. Всех, кто не сдается, мы приканчиваем. Так мы освобождаем траншею за траншеей. Наконец выбираемся на большую дорогу. Слева и справа от нас молодой лес. Входим в него. Выгоняем оттуда целые своры англичан. Наконец доходим до места, где лес кончается и дорога идет дальше по чистому полю. Слева стоят какие-то хутора, которые еще заняты противником, и по нам открывают оттуда ужасный огонь. Люди падают один за другим. Офицеров у нас уже нет, да и унтер-офицеров почти не осталось. Поэтому все, кто еще в состоянии, вскакивают и бегут за подкреплением.