Савва Ямщиков - Россия и бесы. Когда не стало Родины моей…

Был удивительный осенний день, голубое небо, золотое солнце, и, когда осенний воздух вошел вместе со мной в храм с улицы, я увидел, что фрески стали продолжением пейзажа. Все эти чистые осенние цвета были в палитре Дионисия.

– Николай Рубцов, побывавший в Ферапонтове примерно в одно время с вами, пережил такое же потрясение. Помните его стихотворение:

– Когда-то я реставрировал Деисусный чин. Снимал потемневшую олифу, и открывались одежды святых – голубые, розовые… Такие яркие, свежие краски. Жил я в Кижах, в домике на берегу озера, у самой воды. Как-то встал рано утром, часа в четыре, еще темно было, при лампе работал, а потом солнце вышло, я лампу выключил, поднял глаза и увидел, что передо мной, за окном, те же самые краски, что на иконе.

И безымянные древнерусские мастера, и славные на весь мир русские писатели – все воспитывались на природе. Гениальность Ломоносова возросла на холмогорских просторах. Как тянуло Пушкина, Тургенева к своим местам! Как дорожил своим тобольским детством Менделеев! А чеховская «Степь»! И что бы нам оставил Лев Толстой, не будь Ясной Поляны?..

Я очень верю в известное выражение «впитать с молоком матери». По маме мы брянские. Бабушкина деревня называлась Савчино, это близ Дядьково. Она немного в низинке стоит, и в войну немцы поначалу проехали мимо нее и только через пару месяцев туда вошли. К счастью, они ее не сожгли, и я пацаном провел там не одно лето.

Страшно об этом говорить, но сегодня русский пейзаж – это часто заброшенные деревни, оставленные дома. Я много езжу по провинции. За четверть века деревня сильно изменилась, а более всего за последние пятнадцать лет. Недавно ехал из Суздаля в Иваново и увидел совершенно брошенную деревню. Причем дома неплохие, и чувствуется, что люди недавно ушли. Лежат оставленные гармони, посуда… Сердце останавливается, глядя на все это. Когда уходят люди, пейзаж не умирает, но пустеет. Он, быть может, будет по-прежнему красив, но без жилого тепла, без дымка над крышей все сиротеет.

– А в городах другая беда. Если после революции людей уплотняли в коммуналках, то сейчас уплотняют застройку. Гибнут дворы, где мы росли, исчезают сады и скверы. Пейзаж за нашими окнами порой меняется буквально за ночь. Могут вырыть котлован там, где накануне шелестела красавица липа и под ее кроной играли дети, сидели на скамеечке бабушки. Палисадник, за которым ухаживало несколько поколений, снесут в несколько секунд, если он помешает строительству автостоянки. Окно, в которое еще вчера смотрело солнце, может оказаться навсегда в тени нового дома. А ведь для скольких стариков, инвалидов, малых детей окно это весь их пейзаж, весь воздух, вся природа!

– Почти десять лет я тяжело болел, и все эти годы провел у одного окна. И это окно с видом на скромный московский дворик охватывало для меня весь мир… Надо называть вещи своими именами: те, кто сейчас в безрассудной алчности рушит устоявшийся микромир наших дворов, уничтожает зеленые легкие городов, совершает преступление, которое должно караться по закону. Увы, закон у нас почему-то на стороне богатого и наглого.

Людей доводят до отчаяния. Если бы на то была возможность, многие уже бросили бы городскую жизнь навсегда. Этим летом я познакомился на Соловках с Антониной Алексеевной Сошиной, замечательной сотрудницей тамошнего музея. Очень современная женщина, красивая. Сейчас приехала в столицу на пару месяцев поработать в архиве и говорит мне: «Живу в Москве только надеждой на то, что я уеду отсюда…» И я, старый москвич, ее понимаю.

– А что происходит сейчас с обликом провинциальных русских городов?

– Страдают прежде всего уникальные деревянные города. Еще четверть века назад я писал о гибели деревянного узорочья Вологды, и там по-прежнему тяжелая картина. К счастью, сохраняется старый Суздаль. В Ярославле памятники тоже ухожены. В Новгороде новое строительство удается пока сдерживать за пределами Софийской и Торговой стороны. Правда, неподалеку от кремля, рядом с археологическим раскопом, прямо над обрывом строят чудовищные особняки. Но самое страшное происходит со Псковом. Его просто уничтожают. Там ведут строительство рядом с кремлем, в тридцати метрах от уникальной церкви Богоявления с Запсковья XV века. Своды самой церкви проваливаются, обрушился придел. А ведь это памятник не меньшего значения, чем Парфенон. В Пскове закатывают в бетон землю, погребая огромные территории, где еще не было археологических раскопок. Там хотят строить гостиницу у Гремячей башни и у церкви Косьмы и Дамиана XVI века, чтобы все это вошло в гостиничный комплекс и было приманкой для туристов. Псков сейчас вызывает не меньше тревоги, чем когда его освободили от фашистских захватчиков. И это не для красного словца я говорю.

– Вы, наверное, слышали о том, что происходит вокруг Мураново, там хотят построить элитный коттеджный поселок прямо под окнами музея, погубить тот уголок природы, который вдохновлял Тютчева и Боратынского…

– А им все равно – Мураново, Абрамцево, Архангельское… Они даже не знают, с какими великими именами связаны эти места. Они просто ищут, где престижнее, где удобнее. Построить свой дом вплотную к уникальному памятнику – такого никогда не могли бы себе позволить ни Третьяковы, ни Бахрушины, ни Щукины… Все, на что способны нынешние господа в области жизнеустройства, можно видеть сейчас на Рублево-Успенском шоссе, на Николиной горе. Я там не был лет десять, а недавно приехал и не узнал окрестностей. Там уничтожена огромная часть подмосковной земли и заповедных лесов. Гибнет Москва-река. Жуткие проблемы с отходами. Один вид бездарных особняков, которых сейчас там настроили, просто кричит об их криминальном происхождении и бедственной художественной невоспитанности.

– Как вы относитесь к тому, что Москву и Питер планируют застроить сверхвысотными зданиями?

– В последние два века во многих городах мира спорили по поводу высотных сооружений. Всем известна история с Эйфелевой башней в Париже. Она вызывала у многих возмущение. Сейчас у нас ссылаются на эту историю и говорят, что вот и московские башни будут радовать будущие поколения. Но простите, в центре Парижа одна Эйфелева башня и стоит, да еще одна высотка близ бульвара Распай. Все остальные небоскребы вынесены на окраину Парижа.

Почему по старому Парижу такое наслаждение гулять? Да там все дома жилые, уютные. А у нас коренных москвичей выживают из центра, остается одна торговля, игорный бизнес, дорогие рестораны и офисы. Гибнет исторически сложившийся образ города, втискивают повсюду чудовищные постройки. Причем где – в ее сердце! Пропала Манежная площадь. Кощунственно нарушена святость места, где рядом Могила Неизвестного Солдата и Кремль. На Павелецкой набережной, рядом с Кремлем, громадина Дома музыки перекрывает весь вид. Не говорю уже о махине Петра, которая задавила центр Москвы. Те немногие старые московские особняки, что еще уцелели, совершенно теряются. Теперь с Воробьевых гор не разглядеть уже и храма Христа Спасителя. Одно радует: церкви в Москве привели в порядок.