Василий Сретенский - Псевдолотман. Историко-бытовой комментарий к поэме А. С. Пушкина «Граф Нулин»

Столь же ясной и идиллически-спокойной предстает деревенская жизнь в стихах П.А. Вяземского:

Таким образом, в понятии «усадьба» переплетались сразу несколько культурных линий. Это вотчинно-поместная традиция «барского житья», сохранившаяся от XVII века со всем присущим ей самодурством, «мамками-няньками» и шутами, с гигантскими «поездами» фур и подвод при переездах, с расцветшей во второй половине XVIII в., но угасающей к середине XIX в. традицией псовой охоты; С другой стороны – это государственно-бюрократическая традиция служения отечеству, согласно которой вся жизнь в отставке строилась как воспоминание о прежних годах молодости и службы, а за помещиком закреплялась ответственность за собственных крестьян. Но это и столично-светская традиция, в соответствии с которой в крупных дворянских усадьбах копировались все привычки «большого света», с неизбежным отставанием года на 3–4, а в глубокой провинции и на 10–15 лет. И традиция европейской образованности с постепенно укореняющейся привычкой к чтению, домашним спектаклям, агротехническим новшествам. И традиция семейно-родственная, «родовая», корпоративная требующая обязательного гостеприимства, хлебосольства, взаимных визитов, балов и празднеств. Наконец – народная (крестьянская) традиция, вызванная близостью к природе, сельскохозяйственными работами и постоянным пребыванием в доме огромного количества дворовых.

В каждой конкретной усадьбе чаще всего преобладала какая-либо одна культурная линия, связанная с индивидуальными привычками хозяина (или хозяйки), однако все остальные при этом не были и не могли быть изжиты. Именно вся совокупность пусть только потенциально присутствующих традиций и создавала удивительную атмосферу дворянской усадьбы, в которой каждый приезжающий погостить дворянин чувствовал себя легко и свободно, почти как дома. Более того, именно жизнь в усадьбе и культурные стереотипы, с ней связанные, придавали дворянскому сословию цельность и единство, размываемые в столицах деньгами и чинопочитанием. Деревня давала ощущение того равенства, которое возникает в большой и дружной семье, где уважение к старшим сочетается с ласковым покровительством младшим, где рады каждому приезжему и не хотят расставаться с гостями. Такого рода свойские отношения и составляют основной фон событий, развернувшихся в усадьбе Натальи Павловны и ее мужа в поэме «Граф Нулин».

Первоначально поэма должна была носить имя «Новый Тарквиний». Это название наиболее точно отражало авторский замысел, раскрытый Пушкиным в заметке 1830 года:

«В конце 1825 года находился я в деревне. Перечитывая "Лукрецию", довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию? Может быть, это охладило б его предприимчивость и он со стыдом должен был отступить? Лукреция б не зарезалась. Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир, и история были бы не те. Итак, республикою, консулами, диктаторами, Катонами, Кесарем мы обязаны соблазнительному происшествию, подобному тому, которое случилось недавно в моем соседстве, в Новоржевском уезде. Мысль пародировать историю и Шекспира мне представилась. Я не мог воспротивиться двойному искушению и в два утра написал эту повесть. Я имею привычку на моих бумагах выставлять год и число. "Граф Нулин" писан 13 и 14 декабря. Бывают странные сближения». (VII – 225) [2] Все цитаты из произведений, писем и записок А.С. Пушкина даны по изданию: Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в десяти томах. 2-e изд. М., 1957. Римскими цифрами обозначен номер тома, арабскими – страницы.

Однако название «Новый Тарквиний» автоматически вводило бы поэму в нежелательный для ее автора художественный контекст. Оно связало бы поэму не только с античным сюжетом (подробно об этом – в 15 главе комментария), но и с предшествующей литературной традицией. С одной стороны, как отметила Г.Л. Гуменная, название «Новый Тарквиний» «связывает это произведение с травестийной поэзией и с поэмами наизнанку типа «Елисей, или Раздраженный Вакх» В.И. Майкова или «Вергилиева Енейда, вывороченная наизнанку» Н.П. Осипова ( Гуменная , 96). С другой стороны, заглавия со словом «новый» были типичными для второй половины XVIII века. Первыми, еще в 60-е годы, появились русские переводы «Нового Телемака» К.Ф. Ламбера и «Новой Элоизы» Ж-Ж. Руссо. Вслед за ними, в 70-90-х годах, на русского читателя обрушились «Новая Памела» (Э. Кимбера), «Новая Астрея» (О. Юрфе), «Новый Донкишот» (К.М. Виланда), «Новый Робинзон» (И.Г. Кампе) и даже «Новый Вертер» (Ж.А. Гурбайона). Все это – сентиментальные романы, подобные тому, что читала героиня «Графа Нулина»:

Таким образом, название, начинавшееся со слова «новый», неминуемо отсылало читателя к литературе XVIII века. Между тем поэма насыщена бытовыми реалиями и конкретными деталями 1825 года. Кроме того, и по содержанию, и по своей стилистике она не совпадает не только с сентиментализмом, но и со следующим за ним романтизмом начала XIX века.

В отечественной пушкинистике широко распространено мнение, что Пушкин «отказался от первоначального названия, чтобы дать себе больше простора для бытовой живописи и характеристики русских провинциальных помещиков» ( Алексеев, 259 ). Но здесь возникает вопрос: мог ли сам Пушкин рассуждать в таких категориях, как «бытовая живопись», «картина во фламандском вкусе» (В.Г. Белинский), «бытовой анекдот» (Г.А. Гуковский)? Считал ли он сам, что написал философское размышление об истории (М.О. Гершензон)? Впрочем, даже если и не думал, то мог почувствовать, что «Граф Нулин» как ни попадает в стилистику сентиментальных романов XVIII века, не может быть ни продолжением этой угасающей традиции, ни даже пародией на нее.