Василий Сретенский - Псевдолотман. Историко-бытовой комментарий к поэме А. С. Пушкина «Граф Нулин»

Он холку хвать и в стремя ногу , – в данном случае холка – это грива, растущая у лошади в том месте, где шея соединяется с хребтом. Муж Натальи Павловны, как это следует из приведенной строчки, сам вскочил на коня, не пользуясь помощью слуг. Это очень существенная характеристика: значит, он хороший наездник (и гордится этим), не очень стар и не грузен.

Кричит жене: не жди меня!

…

Везде находит свой ночлег,

Бранится, мокнет и пирует… – выезд на охоту мог затянуться на день, два или на месяц. По свидетельству П.В. Нащекина, «Такие поездки продолжались иногда 2–3 недели, с музыкой, с цыганами, песенниками, плясунами» ( Нащекин , 287). Для ночевок у охотников имелись палатки и «поварня» ( Бутенев , 21). За обедом «обыкновенно съедали, в различных видах и приготовлениях, всех зайцев, затравленных накануне» ( Вяземский1877 , 312). Слова: «не жди меня», – означали, что охотник и сам не знал, когда он собирается вернуться. Все зависело от хода охоты. Возвращение через сутки объясняется, вероятнее всего, неудачно выбранным направлением охоты и малым количеством затравленной добычи.

В этой главке к теме охоты добавляется еще одна – осени, скудной на деревенские радости и развлечения. Первым читателям поэмы не надо было объяснять, почему осенью в деревне скучно: погода резко сокращала число доступных удовольствий, которые летом носили семейно-соседский характер и проходили на свежем воздухе. Самое простое из них – прогулка, на которую отправлялись в дрожках (в поле) или пешком (в сад). Как заметил один провинциальный помещик, сад заводился «для веселости». Прогулка в нем часто оканчивалась в беседке, куда в традициях сентиментального века удалялись, «чтоб дать мыслям волю» ( Острожский-Лохвицкий , 49) или просто, без затей, попить чайку. Так, в усадьбе Бутурлиных был принят целый церемониал прогулки-чаепития в специально сохраняемом для этого старинном доме, оставшемся от прежнего помещика. В этот дом отправлялись в коляске, наслаждаясь видами и одновременно «нагуливая» аппетит ( Бутурлин , 421).

Пешая прогулка в лесу имела цель чисто символическую – «собирать грибы». Это нечто вроде охоты для дам и детей – много азарта и мало хозяйственной пользы. Если же в грибах была реальная надобность, достаточно было дать «урок» крестьянским детям – и грибы приносили в усадьбу десятками корзин. Вечерние «забавы»: пение, музицирование, игра в карты «на изюм» и в бильярд – сопровождались еще одним чаепитием, на балконе помещичьего дома или в саду перед крыльцом. Раз или два за лето состоятельный помещик устраивал настоящее празднество для всей округи. Гости графа Чернышева, например, съезжались на традиционный семейный праздник (именины хозяйки дома), который продолжался два-три дня. В эти дни в конюшнях освобождались места для пятисот «гостевых» лошадей ( Жиркевич , 576).

Самое короткое описание такого рода празднества принадлежит Н.Н. Муравьеву-Карскому. Это тоже именины жены: «Роща и сад иллюминированы, была и музыка, все повеселились вдоволь» ( Жиркевич, 210). Программа деревенских праздников устоялась в конце XVIII века и не менялась на протяжении нескольких десятилетий. Ее обязательными элементами были: гулянье на открытом воздухе (вариант – гулянье в лодках на реке или озере); концерт или представление домашнего театра; обед; танцы; иллюминация или фейерверк. «Французский» вариант праздника подразумевал строгое следование программе. Праздник «по-английски» делал обязательной только вечернюю часть празднества – обед, чаепитие, танцы; утром же и днем гости были вольны «гулять кто где хотел и делать что угодно» ( Болотов , 420).

Главным действием деревенского праздника, безусловно, оставалось гулянье. Вот как оно происходило 1 мая 1816 года в Марьиной роще, в поместье графов Бутурлиных: «гуляли» между беседкой и эрмитажем; во все время гулянья звучала музыка деревенского оркестра; крестьяне и крестьянки, одетые в лучшие наряды, водили хороводы. Беседка на это время была «превращена в кондитерскую с мороженым, лимонадом, кофе и пр.». Крестьян же угощали орехами и пряниками, что было дополнительным развлечением для детей ( Бутурлин , 420).

А самый обширный, на наш взгляд, перечень летних деревенских «забав» принадлежит перу поэта дворянской усадьбы князя И.М. Долгорукова. Вот как он описывает свое пребывание в поместье молодой четы князей Несвицких: «Никогда я не забуду тех удовольствий, коими наслаждался в сообществе сего юного семейства, будучи сам не старее тридцати лет; особенно той недели, которую прогостил я у них в подмосковной, где всякий день начинался и кончался праздничным увеселением. Там были фейерверки, роговая музыка, пляски крестьянские, танцы между нами, разноцветные освещения по ночам, прогулки в шлюпках, фанты, хороводы, сельские игры, и словом, каждый час в сутках посвящался какой-нибудь забаве; едва мы успевали выспаться по ночам» ( Долгоруков , 140).

Понятно, что такого рода развлечения с началом холодов сами собой отмирали. Да и для карт и бильярда время было не лучшее – раскисшие деревенские дороги заставляли откладывать визиты до других времен. Зимой развлечения возобновлялись: «Катанье на санях, тройкою и гусем, вечера у соседей поочередно… игра в фанты, пение и изредка танцы» ( ТолстойМ, 89 ).

Осенняя «скука» – перерыв в развлечениях, который устраивает непогода. С.Л. Пушкин жаловался в письме дочери из Михайловского от 28 октября 1832 г.: «Завтра мы едем к Шушериным – по правде, это тяжкая повинность – не знаю, что бы я дал, чтоб от этого избавиться, но оно необходимо. Надо признаться, что эти путешествия к соседям за сорок верст, по этой погоде весьма неприятны» ( Письма, 115 ) Для обычного помещика трагедии в том, что приходится на время ограничить круг общения, нет: масса хозяйственных занятий наваливается на него именно в этот период (об охотниках не говорим, все сказано выше). Однако рассказчик уже начинает видеть окружающее глазами Натальи Павловны, жаждущей светских развлечений и скучающей без общества.

Помимо чисто бытовой, у этой главки есть и литературная основа. За несколько дней до того, как Пушкин сел за «Графа Нулина», он получил от А. П. Керн последние (из опубликованных к тому времени) 11 песен «Дон Жуана» Байрона, во французском переводе А. Пишо ( Набоков, 183). Еще несколькими днями ранее он писал П.А. Вяземскому: «Что за чудо «Дон Жуан»! я знаю только пять первых песен; прочитав первые две, я сказал тотчас Раевскому, что это Chef-d'oevre Байрона…» (Х – 190). Не вызывает никакого сомнения то, что сразу по получении продолжения «Дон Жуана» Александр Сергеевич немедленно с ним ознакомился и к 13 декабря находился под сильным от него впечатлением. Ниже мы подробно будем говорить о влиянии на «Графа Нулина» байроновского «Дон Жуана». Пока же отметим, что здесь видна перекличка с его XIV Песнью: