Игорь Рабинер - «СЭкс» в большом спорте. Правда о «Спорт-Экспрессе» от топ-журналистов двух поколений

Зато в реализации мне предложили поучаствовать самым непосредственным образом: поскольку цену за изделие Рубин заломил какую-то несусветную, ни с кем из оптовых распространителей договориться не удалось.

И однажды было собрано экстренное совещание, на котором всем журналистам приказали взять по пачке этих самых календарей и по каким-то своим каналам (?) попытаться их толкнуть. Озвучил это Рубин, и я ждал, что сейчас слово возьмет Кучмий и скажет нечто вроде: как мы вас напугали, а на самом деле есть следующий выход. Но главред сказал, что если эта продукция не продастся, то нечем будет платить нам зарплату – настолько серьезные деньги оказались вложены в производство календаря. Дальше – немая сцена из «Ревизора», но я долго молчать не умел, поэтому и спросил: а кто-нибудь, прежде чем запустить печатный станок, просчитывал возможные риски? Кто и с какого перепугу решил, что этот «боевой листок» пойдет на «ура» по цене хорошей книги – неужели нельзя было придумать что-нибудь не настолько примитивное?

Рубина так расстроили мои вопросы, что он не смог толком ничего ответить. Все расходились какие-то подавленные, а меня Кучмий оставил и сказал, что я страшно обидел Ивана, который душу всю вкладывает в новое, в наше общее с ним теперь дело, а я взял да и назвал все его усилия примитивом. «Но он же не пытается продавать у себя в кафе морковные котлеты по цене мясных, понимая, что их тогда никто не купит и назавтра они окажутся на нашей помойке?» – «А ты знаешь, что он целыми днями ходит и думает, как вас с Трахтенбергом в Швецию отправить?» – «Мне казалось, что Леня его для этого и позвал – а он зачем-то календари выпускать бросился…»

В итоге на трехнедельную поездку – на все про все – нам с Леней Федорычем наскребли по всей редакции около двух тысяч долларов. «Я им сказал, что только билеты съедят треть этих денег, но это никого, представь, не взволновало», – объявил мне Леня в тот день, с которого я стал обращаться к нему как к главе нашей делегации. «Даже приведенного тобой гендиректора?» – «Его – в первую очередь. Ну что ж – поеду в Федерацию, попробую договориться, чтоб нас в чартер взяли». – «Удачи, мой шеф, – календарей захватить им не забудь».

Трахтенберг всегда был велик – через несколько дней я сидел в самолете Москва – Стокгольм через проход от Бышовца, и Анатолий Федорович, пожаловавшись на отсутствие аппетита, отдал мне свой завтрак: чтоб лучше о сборной писалось. Я честно ответил, что буду болеть за его команду, как никогда ни за одну другую, – мы ведь и на возвращение заложились с вами же, поэтому у вас просто нет другого выхода, как выйти в финал. Из аэропорта поехали на стадион аккредитовываться – Леня как истинный зам главного редактора стоически тащил с собой увесистую упаковку календарей имени Рубина. (Вообще-то нам каждому дали по пачке в нагрузку – раз не продается, хоть раздарить, но я, пришло время признаться, оставил свою на стойке регистрации в Шереметьево, логично, по-моему, рассудив, что отсюда календари могут полететь в самые разные страны, а не в одну только лишь Швецию.) Из пресс-центра вызвонили сестру Рубина, Маргариту, – она очень удачно, как выяснилось, поселилась несколько лет назад именно в шведской столице, что дало теперь возможность ее брату пристроить нас к ней на несколько дней пожить – а дальше, дескать, разберетесь. При знакомстве я сказал Рите, кому ейный брат обязан своей нынешней высокой должностью, и нас приняли почти как родственников – даже календарь в туалете повесили.

Матч открытия, Швеция – Франция, проблем в освещении не вызывал, ибо судил его Алексей Николаевич Спирин, и тут эксклюзив мне был обеспечен. (Леха, да ежели бы я знал, что за двадцать лет судьи наши и близко к работе на матче такого ранга не подойдут, я бы всю газету одному тебе тогда и посвятил!) Шведы повели, Папен сравнял, к судейству претензий не было – все, словом, сложилось. А через день нам предстоял вояж в город Норчепинг, где наши играли с немцами. У Риты мы оставили часть вещей, взяв с собой самое необходимое – у Лени был подготовлен запасной аэродром: между Стокгольмом и Норчепингом жила одна эмигрантская семья («Ты же знал Вову Циммермана, пока он еще в Данию не уехал? Так вот, его сестра вышла замуж за…»), которая, по его словам, счастлива будет нас принять.

Мы сели на хвост паре голландских коллег, арендовавших машину, – всю сотню с лишним километров Леня рассказывал тому, кто не за рулем, про спартаковское прошлое Игоря Шалимова, я, как мог, переводил – так дорогу и скоротали. А потом наша сборная, чуть не всю игру просидев в защите, едва не выиграет у немцев – на всякий случай, чемпионов мира: на пенальти Добровольского Хесслер ответит со штрафного только на последней минуте, и пойдем мы с Леней общаться с народом. При утреннем отъезде из Стокгольма глава делегации еще раз уточнит, не владею ли я, случайно, немецким, получит отрицательный ответ и предложит бросить жребий: на ком послематчевое послесловие от наших, а на ком – от немцев. Мы подкинем монетку достоинством в одну шведскую крону – и Лене не повезет.

На обратном пути пойдет дождь, очень скоро превратившийся в ливень, голландец за рулем все чаще начнет протирать от усталости глаза, второй уснет, а Леня будет упорно сверять надпись на каждом указателе с текстом, выведенным у него на бумажке. Наконец, буквы совпадут, голландцы на этом повороте заправятся, а нам вызовут такси – кто скажет, что мы не можем себе позволить такую роскошь впервые за пять дней! И вот въезжаем мы в искомый район, и остается только отыскать квартал семиэтажных, как в Лениной шпаргалке помечено, домов, а там нас уже встретит Гена, муж сестры Циммермана. Но сколько ни кружим – натыкаемся сплошь на девятиэтажки. И тут замечаем человека в дождевике и тормозим рядом с ним, чтобы сориентироваться с его помощью на местности. Смотрим – ну явно не швед прогуляться в такой ливень вышел. «Леня, то ж ты?!» – «Я, Ген, я!!! Но где тут семиэтажные дома?!» – «Дак первый и седьмой у них технические – они не считаются. Ты шо, не знал, шо ли?..»

Гена в совсем недавней жизни был судовым механиком в Керчи, а когда это ему надоело, заделался политэмигрантом. И принимал нас теперь, разливая «Абсолют», в квартире, предоставленной его семье коммуной, которая возилась со всеми, кто сумел каким-то образом доказать, что его на родине преследовали за шедшие вразрез с местным режимом убеждения. Какие недопонимания были между Геной и крымскими властями – для меня так и осталось загадкой, хотя «Абсолюта» мы с Геной и выпили вроде немало. Начали в ту самую ночь, но быстро осеклись – уж больно Леня выглядел озабоченным.

Оказалось, что Федорыч нашел какого-то знакомого по хоккейным турнирам «Известий» немца, знающего с десяток русских слов, который подвел Леню после матча вплотную к Клинсманну, спросил про впечатления о нашей сборной, и звездный форвард что-то долго и эмоционально говорил. В диктофоне все есть – осталось только найти расшифровщика. «Ген, а ты немецкого совсем не знаешь?» – «Та откуда ж, Лень?! Я вот щас шведский изучаю – дюже трудный, скажу тебе, язык! Но когда «Абсолюту» в магазине спрашиваю – дают!» Короче, когда нас поутру вызвали, пришлось Боре Тосуняну выслушивать из-под Норчепинга откровения Клинсманна, чтобы после перевести их на русский. А потом мы отправимся с сыном Гены, которому только предстояло пойти осенью в первый школьный класс, кататься на велосипедах, и он предложит искупаться в бассейне, расположенном прямо посреди поля. «Там турникет стоит, но можно просто сбоку пройти – у них все на доверии. А в Керчи у нас бесплатно можно было только в море искупаться…»