Елена Костюченко - Нам здесь жить

Я все пытаюсь уловить момент перелома. Гд е все поменялось. Но его нет. Люди на фотографиях счастливы.

Вот Лида, располневшая и гордая, скатывает с горки мальчика в желтом комбинезоне. Рядом хохочет светловолосая женщина с лупоглазой дочкой на руках.

– Это Тоня, подружка детства у меня была, – говорит Лида. – Варила тоже, приходила сюда постоянно. А умирала в больнице – менингит. От крокодила тоже. Уходила ведь без шапки, в тоненькой куртке… Я когда к ней приехала в последний раз, у нее нога опухла очень, она в пах кололась. Высохла вся, а такая здоровенькая была, видишь? А ее мать не хотела отпускать, мать ее бухает, так она через форточку вылезала ко мне. Приехали к нам, сварили, утром я ушла на работу, я тогда на рынке работала. Заперла ее. Паша должен был с деньгами приехать, выпустить ее… Потом знакомые ее видели в больнице уже. В реанимации очнулась, поела и умерла.

– Это я первая попробовала крокодил. Не Яна – я, – говорит Лида. – И «тропик» я тоже сюда принесла. Просто чтоб ты знала.

– Ян, ты кури. Или давай забычкую.

У Яны наконец получилось – она откинулась на батарею и спит. 20 минут сна. 4 часа в сутки при лучшем раскладе.

Паша подходит и тихонько тянет зажженную сигарету у Яны изо рта. Яна сжимает зубы и судорожно затягивается, не просыпаясь. Паша стоит рядом и держит сигарету, чтобы она докурила. Аккуратно стряхивает пепел в коробок

– Мама умерла, когда мне было 6. Рак желудка, – говорит Лида. – Помню ее? Смутно. Отец 4 года назад – цирроз печени.

…Ну, бил, бил. Двоих тяжело растить-то. Пашка такой бандюган был. В 3 классе уже квартиру ограбил на втором этаже.

– 3-й «В», – улыбается Паша. – Школу тоже прогу ливали, батя на работе. И у друга мама на работе, мы ку рить пошли к ним на балкон. Балкон на лоджии, я чего– то перелез на соседний – форточка, смотрю, открыта. Шубу снял с вешалки, за ней – сейф незапертый, там зо лотые украшения. В дипломат покидал… Друг сапоги детские с антресолей достал, а я шубу. Почему мусора поняли, что ребенок крал – детский размер сапог…

Тот район – Шаповское – сейчас вспоминают как потерянный рай. «Сейчас цивилизованный стал. Раньше – пески, пустыня. Никто туда ехать не хотел. Сейчас там и квартиры дорогие, и парк». Ту квартиру продали 5 лет назад, купили эту – дешевле. Яна в придачу получила комнату в поселке под городом. Комнату сдают, и 5 тысяч немного покрывают общие нужды.

Теперь им в Шаповское вход заказан. Местные менты выловили Яну на притоне и пообещали, что если поселковых тут увидят, «на тюрьму поедете все». «Им своих наркоманов хватает, – объясняет Яна, – Такой вот территориальный признак».

Конфликты в «гнезде» возникают мгновенно.

– Кать, ты взяла мою новую инсулинку?

– А где моя-то?

– Задохнитесь обе, – выдыхает Паша.

– Извиняюсь, – Катя нашаривает пропавший шприц под стулом.

– Пизда ты, – отвечает Лида. – Вичовая, и шприцы путает.

Начинают делить «тропик». «Тропик» остался только у Яны, но она не хочет наливать его остальным больше чем на пять точек.

– Ну хоть раз в жизни налей мне до трех кубов, – ноет Катя. – Ян, ну хоть раз.

– Яна, че ты такая? – вопит Лида. – Вот на что я куплю себе «тропик», ты думала? Вот вчера две пачки седала сто пятьдесят и сахар полтинник. Печенье я вообще украла… И черт с тобой, не надо мне твоего! – но продолжает внимательно следить за крохотной бутылочкой.

Яна прячет бутылочку в носок, засовывает поглубже.

– Вообще прихуевшая, – говорит Паша. – Я тебе повторял несколько раз – веди себя по-человечески.

– Не тебе это мне говорить, – начинает Яна.

Они еще долго переругиваются, пока крокодил не входит в вены.

Страхов остается совсем мало. Больше всего наркоманы боятся боли. «Лишь бы чтоб виснуть, ничего не чувствовать. За этим и вмазываемся. Забываешься, и все проблемы кончаются. Но когда сон ночной уходит, очень больно».

– Мне всегда тяжело из темноты возвращаться, – говорит Лида. – Я так расстраиваюсь.

– Когда воруешь, страшно, что поймают, – вспоминает Катя. Задумывается. – Тяжелой смерти. Ножей еще боюсь. Один раз пырнули ножом. Подружку защищала, в нее метили. Шрам остался вдоль сердца, видишь? Лет 15 мне было. А это уже не нож, это шило. Сестра родная. Я трезвая была, она пьяная. Я ее из дома не пускала, поругались, подрались. Дрались на столе в зале. И откуда это шило появилось, хер возьмешь, раньше не замечала, что она какими-то средствами пользуется. Так, за волосы берет и об стену, а тут шило. Боли ничего, просто белая футболка была, а раз – тут мокрая и красная, в крови.

– И че, испугалась она? – спрашивает Лида.

– Конечно, испугалась, что заяву напишу. На колени встала.

– А еще?

– Чтоб я матери не говорила… Чтоб я придумала что-нибудь… – Катя растеряна.

– На пуповине была запутана, синяя родилась, – говорит Яна. – Потуги, схватки, таз расширяется, ребенка из тебя кидает. 2810, 52 сантиметра – высокая, в папу. Дали ей по жопке. Копия была моя. Вообще она выглядела как мама с похмелья. Вся такая сморщенная, красная, смотрит. Ее под кислород. Она покакала, но не писала, сутки не писала. Потом медсестра заходит в палату: «Радуйся, мама, пописала».

– Недавно звонила мне на мобильный, – говорит Паша. – Говорила: «Папа, не колись, а то умрешь». Вот зачем ребенку такие вещи говорить?

Катя молчит и курит. Лида спит на кухне – полустоя, раскачиваясь на подогнутых ногах, опираясь головой в стол.

P.S.

– Хочется сделать золотую дозу, но возможности нет, – говорит Яна тихо. – Сейчас же героина не до станешь. Да и вдруг не умру. Легкой смерти хочу. Все, конечно, ее хотят, но я очень боли боюсь, понимаешь? А знаешь, случай был. У нас один старик есть на пен сии, так он на всю пенсию героина накупил, занял еще, и все – по венам. И очнулся. И жив, и еще дол жен остался.

Катя сползает по детскому стульчику со шприцем в руке.

– Кать, машинку закрой, – говорит Яна. – Домик (колпачок. – Е. К.) за ухом. Домик закрой.

– Паша, спать пойдем? – спрашивает Яна хрипло.

– И че?

– Ниче, просто так спросила.

Яна и Паша пытаются ввести последнюю инъекцию. Лида и Катя уже спят валетом на диване. Яна и Паша тоже то и дело засыпают с иголками в теле, просыпаются опять. На часах – 06.38, за окном темно, свет фонарей, машины.

Через неделю один из этих людей умрет – ночью, во сне остановится сердце. Другой вопреки всему сдаст анализы и попытается лечь на детокс – спастись. А имена их не важны, потому что вам на самом деле все равно.

Как снимали то, что вы видели

08.05.2008

Спецрежим в Кремле в связи с инаугурацией был введен еще с 11 утра 6 мая. И Кремль стал сам на себя не похож. Вместо стаек туристов с фотоаппаратами по брусчатой мостовой бродят военные, странные люди в черных костюмах, музыканты в смокингах и девушки-хористки. Накануне события последние прогоны проводятся и для парада, и для хора, и для оркестра. Но основная репетиция – для корреспондентов.