Анатолий Елахов - Великое село

© Анатолий Ехалов, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Васька лежал на траве, смотрел на высоко плывущие облака и размышлял. О многом думалось ему. Вот, например, смог ли бы он выжить на природе. Один. Без помощи взрослых.

Мама часто рассказывала про Васькиного деда, Ивана Никитовича Уралова. Она говорила так: «Выкинь его на голые камни, а часа через два поверни, так он с той стороны уже мхом обрастет… Иван Никитич не мог жить плохо, где бы он не оказывался!»

Жаль Васька не застал деда.

У деда на берегу реки Сухоны на Вологодчине стоял дом в два этажа, крытый железом, над крышей была башенка, в которой были установлены большие часы с боем. Всей деревне Ураловские часы задавали время.

Васькин дед был человеком предприимчивым. В Петербурге держал два трактира. Один трактир был лично его, а второй он отдавал внаем землякам.

Но Иван Никитович жил не для того, чтобы иметь много денег. Ему нравилось, когда вокруг его все кипело и бурлило.

Когда он собрался жениться, невеста, будущая Васькина бабка, Мария Дмитриевна, поставила условие: «Купи земли десятин сто пятьдесят, сто десятин лесу да поставь дом, тогда и приезжай свататься. А в твои трактиры я не верю.» К тому же Иван Никитович любил кампанию да и выпить был не дурак.

Но условия, поставленные невестой, выполнил. Бабка в деревне осталась на хозяйстве, а он в городе заправлял трактирами, приезжая время от времени к семье, которая едва ли не с каждым его приездом прирастала.

Все ему удавалось легко. В деревне построил маслозавод, да не простой, а который масло делал «парижское», только для заграницы. С крестьянами заключил договор, чтобы своих коров они кормили сеном только с заливных лугов, где богатое разнотравье.

А что бы заинтересовать крестьян, за такое молоко он платил в полтора раза больше.

К крестьянам дед благоволил, ссужая деньгами без всяких процентов. А вот дворянское сословие не любил, считая его самым бесполезным в обществе.

Недалеко от их деревни было имение графа Геленшмидта. Так вот этот граф с его непутевым сыном, бывало проиграются, пропьются в Питере, приедут в имение и посылают управляющего к Уралову денег в долг просить.

– А чего это граф сам не приедет ко мне? – Обижается Уралов. – Почему тебя посылает?

– Да разве может он к тебе, мужику, обращаться с просьбами. Он же граф!

– Да у меня вот в этом кармане граф сидит, а в этом – другой. – Вот пусть приедет, да поклонится, тогда я ему, может быть и ссужу.

Делать нечего. Старый граф к Уралову едет с поклоном. А тот такой процент завернет, что граф взмолится:

– Да это же чистой воды грабеж!

– Да на что вам деньги? Все – равно прогуляете их да проиграете. А я хоть крестьянам эти деньги раздам, они их в дело пустят.

Перед революцией закрыл Иван Никитович трактиры в городе, уложил посуду в сундуки и уехал в деревню, что бы целиком заниматься сельским хозяйством. Было тогда у деда к тому времени одиннадцать дочерей и два сына.

В 1927 году стали поговаривать, что богатых скоро начнут прижимать. И вот как-то ночью Ураловская маслобойка вспыхнула и сгорела до тла… Потом отобрали лес…

В тридцатом деда хотели раскулачить, но буквально вся округа встала за него. Мужики помнили добро. И Уралова раскулачивание не тронуло.

Правда, дом со светелкой и часами мог подвести. Уралов железо с крыши снял, часы, посуду, все, что было ценного, потихонечку распродал и к 30-му году дом уже был дранкой покрыт, и светелки не было.

Впрочем, Иван Никитович не сильно горевал о пропавшем богатстве. Он считал, что более-менее легко нажил имущество. Когда стал помирать, перед смертью сказал жене:

– Не греши, мать, на людей. Маслобойку-то я сам сжег, чтобы семью не тронули.

А помер Иван Никитович от огорчения. В хозяйстве у него было две лошади. Одна – рабочая, а вторая – выездная – Воронуха. Эту лошадь Илья, сын младший, привел с гражданской войны.

Илья Иванович воевал в коннице Буденного аж до 26-го года. Последний поход первой конной армии был в Среднюю Азию, и когда басмачи там были разбиты, Буденный сказал, что все кавалеристы уедут домой на своих конях.

Илья Уралов отчаянный был рубака, семнадцати лет попал на империалистическую войну, его ранили в плечо, привезли домой. Сосед, Ваня Пиков, дураковатый такой малый, спрашивает:

Расскажи, Илюшка, как там на фронте – то?

– Ну, Ваня, лучше и не спрашивай. Вот сидим мы в окопах, вдруг как закричат командиры-то: «Вперед, в атаку!»

Мы винтовки на перевес, вскакиваем и бежим: «Ура!»

А немец по нам из пулеметов, из пушек так и бьет, так и жарит! Кому ногу уже оторвало, кому руку, кому голову. А мы на это внимания не обращаем, бежим и кричим «ура».

А как же без головы-то?

– А тряпицу какую-нибудь навьем, голову подмышку, дальше бежим в атаку! Потом в лазарете голову-то и приставят, нитками суровыми пришьют до следующего боя.

Илья Уралов в армии Буденного прошел всю гражданскую, вернулся домой на Воронухе в полной кавалеристской форме, с карабином, шашкой и наганом.

Сдал он в военкомат только один карабин, седло и лошадь оставил, наган спрятал, а саблю на стену повесил. Бывало, как выпьет на празднике, хватается за саблю и побежал по деревне: «Изрублю в капусту!»

Марья Дмитриевна, боясь, чтобы спьяну сын не натворил беды, призвала кузнеца и попросила перерубить шашку пополам. Тот сделал из нее два великолепных косаря лучину щепать. Наган она спрятала под крыльцо, и остался Илья Иванович без оружия…

Зато Воронуха на загляденье была кобылица. Старший Уралов полюбил эту лошадь всем сердцем. Без куска сахара в стойло не входил.

Бывало на праздник запряжет ее в легкий возок, украсит гриву яркими лентами, колокольчиков под дугу навесит, понесется по улице, только снежная пыль клубится – глаз не отымешь!

Когда колхозы начались, лошадей у них отобрали. Месяца три-четыре прошло, наверное, пришел Уралов на конский двор, а Воронуха-то и голову повесила. Иван Никитович с расстройства заболел да и умер. А вслед за ним убралась и Мария Дмитриевна.

…В то время Васькин отец Василий Иванович уже заканчивал техникум механизации сельского хозяйства. И быть бы ему одним из первых председателей колхозов, но судьба повернула на другую дорогу.

Тогда прозвучал призыв партии и правительства: «Стране нужно 150 тысяч летчиков!» И молодежь откликнулась на него всем сердцем. В авиационные училища буквально хлынул поток молодого народа. Приемные комиссии уже не выдерживали этого напора, и тогда комиссии стали выезжать на места и отбирать кандидатов на поступление.