Юрий Сапрыкин - Наблюдательные пункты

Есть подозрение, что буквально через несколько месяцев эти строки будут выглядеть документом давно ушедшей эпохи: все к тому, что брачующимся придется перейти на более дешевые ручки, возможно также, что сообщения о стоимости элитных ручек в массовой печати будут выглядеть не очень уместными – а может, печатать их и вовсе будет негде. Сообщения о надвигающемся кризисе средний класс двух столиц встречает если не с радостью, то с заметным облегчением: ну наконец-то, доигрались, суки, есть и божий суд, припомнят вам еще ручку за триста тыщ. Облегчение (если не радость) базируется на простой предпосылке: это они – алчные девелоперы, биржевые спекулянты, заигравшиеся воротилы с Уолл-стрит – во всем виноваты, это они строили пирамиды, надували пузыри, попили нашей кровушки, вот теперь отольются кошке мышкины слезки.

За всеми проклятиями забывается тот факт, что спекулянты и воротилы отчасти и построили мир, где мы живем, – и если мир этот рухнет, то накроет не только воротил: они как-нибудь перезимуют – ну будет на следующей свадьбе ручка не за триста, а за три тыщи евро, а вот ликующему среднему классу, может статься, будет не на что купить сарделек к ужину. В нынешнем ликовании по поводу чужих бед много того, что Ницше называл словом ressentiment – ненависти к более сильным и успешным, – даром что сильные и успешные сделали все, чтобы этот ressentiment заслужить. Пускай Москва-Сити стоит недостроенным, лишь бы девелоперам не на что было жрать икру; подробности – в тысяче с чем-то комментариев, оставленных в ЖЖ президента компании Mirax Полонского в ответ на обращение к журналистам – дескать, братья, сплотимся в трудную минуту; того самого, заметим, Полонского, что прославился фразой «У кого нет миллиарда, могут идти в жопу».

Вот мы и идем – радуясь тому, что в кои-то веки идем вместе с девелоперами и воротилами в одну сторону, другой стороны просто нет.

Волею судеб меня снова занесло на радио – я неоднократно зарекался работать радиоведущим и неоднократно зарок нарушал. В прошлый раз я пошел устраиваться на только что открывшееся «Наше радио» от общей апатии и безденежья на пике кризиса 98-го – теперь все вышло наоборот: сначала мне позвонил Сергей Доренко, только что назначенный главным редактором «Русской службы новостей», а безденежье и апатия, видимо, наступят потом. Но есть и положительные моменты: после новостей на Gazeta.ru или «Эхе Москвы», из которых в столицах принято узнавать о мире, переключение на «РСН» действует отрезвляюще. И дело не в том, что на «Русской службе» в отличие от «Эха» не имеют обыкновения часами разговаривать на тему «Интеллигенция и власть» или «Возможно ли объединение оппозиционных сил», – дело в слушателях, которые звонят в эфир. Лояльную аудиторию «Эха» по-прежнему живо интересует, сможет ли Явлинский договориться с Гайдаром и что об этом думает Чубайс. На «РСН» звонят другие.

Как-то на неделе я включил «Русскую службу» по дороге домой – там обсуждали дело Бахминой. Ведущие вполне нейтрально рассказывали о том, как юристу ЮКОСа Светлане Бахминой дважды отказали в условно-досрочном освобождении, хотя по всем законам божеским и человеческим она должна его получить: отсидела без нарушений больше половины срока, дома двое маленьких детей, сама Бахмина на восьмом месяце беременности, и ничем, кроме хватательно-душительного рефлекса, который возникает у представителей власти при слове «ЮКОС», объяснить отказ невозможно. Ну и, дескать, что вы думаете об этом, дорогие слушатели. Позвонила женщина: «А что, ваша Бахмина контрацептивами не умеет пользоваться?» Потом мужчина: «О детях надо было думать, когда деньги народные воровала». Потом еще один: «Я сам четырнадцать лет срока отмотал и вот что скажу – вор должен сидеть в тюрьме». И так далее: «мы не понимаем, зачем эта разнузданная шумиха»; «кампания вокруг Бахминой щедро проплачена»; «правосудие должно быть неотвратимым». Я в этот момент был за рулем – мне хотелось въехать в столб.

Под занавес кто-то робко пробормотал про милость к падшим, но население страны (по крайней мере та часть, что состоит из условных слушателей «РСН») этой милости, очевидно, не испытывает: населению и самому несладко, и чувств добрых в нем давно уж никто и не пытается пробуждать. Но страшно даже не это – страшно, что им искренне кажется, будто доброе слово, просьба о помощи, любое проявление жалости, милосердия, элементарной человеческой доброты не могут быть просто так. Они обязательно щедро проплачены. Или являются частью разнузданной кампании. Или все это придумано, чтобы лишний раз пропиариться.

В рассказе «Сапожки» – одном из рассказов Шукшина, которые ставит сейчас в Театре наций рижанин Алвис Херманис, – герой, приехав в райцентр, вдруг решает купить жене красивые сапоги. И страшно переживает, подойдут ли, и беспокоится, что дорогие, и представляет, как она обрадуется. Покупает – а сапожки на ногу не налезают. И он уходит расстроенный курить на крыльцо – а жена зовет его так ласково-ласково. «Сергей встал, загасил окурок и пошел в горницу. <���…> Но не подумал так: „Купил сапожки, она ласковая сделалась“. Нет, не в сапожках дело, конечно…»

«…Не подумал так: «Купил сапожки, она ласковая сделалась» – вот это начисто потеряно, увы.

Все, что известно о его последних годах, относится к области недостоверных слухов. Говорят, у него была одна из самых больших коллекций старого кино: зубры Горбушки, когда им заказывали что-то редкое, переписывали фильм у Магомаева. Говорят, он часто появлялся в форуме на собственном сайте – иногда ради того, чтобы пожелать юзерам спокойной ночи; ему можно было показать свои стихи или попросить совета по житейским делам – и он отвечал, оценивал, советовал; самым поверхностным поиском по блогам можно найти совсем юных людей, детей почти, которые чувствуют себя осиротевшими, оттого что к ним на связь не выйдет больше человек под ником МММ. Что точно известно – он жил в Леонтьевском переулке напротив азербайджанского посольства, занимался рисованием и много курил.

Из разрозненных слухов складывается образ, вполне адекватный наступившим временам: вот он сидит перед плазменной панелью, где мутузит врагов какой-нибудь Чак Норрис, затягивается десятой за вечер «Мальборо» и выстукивает на клавиатуре «Всем чмоки в этом чате». Многим уютнее от сознания того, что последние годы он провел в размягченно-расслабленном, лениво-сибаритском режиме. Но его голос, который и в формате mp3 остается таким же твердым, властным, беспрекословным, дает понять, что это не так: он был человеком принципиально иной природы.