Сборник - Гроза с Востока. Как ответит мир на вызов ИГИЛ?

Один мощный элемент идеологии – защита ислама от вторжения неверных – легко поддерживается самой жизнью, борьбой против иностранной оккупации. Ирак и Афганистан – эти два названия, две ситуации значат больше для привлечения добровольцев-джихадистов, чем все рассуждения об исторической несправедливости, о судьбе мусульманского сообщества, культурной экспансии «неверных» и т. д. И всегда фоном маячит палестинская проблема.

Что же касается религиозной стороны борьбы (защита ислама), то главными понятиями для салафитов здесь являются джахилийя, куфр и такфир.

Джахилийя (невежество) – это доисламское варварство, неотделимое от многобожия (куфр). Сайид Кутб возродил это понятие и распространил его на современный мир, причем не только на «мир неверных», но и на те мусульманские страны, правители которых отошли от подлинного, чистого ислама (мы помним, что этот тезис лежит в основе салафийи). Следовательно, мусульмане, идущие за такими правителями, сами впали в джахилийю , отошли от ислама и наказание для них – такфир, то есть «отлучение того, кто является (или считает себя) мусульманином, от общины правоверных – уммы. В глазах тех, кто следует букве исламского закона в его наиболее ригористичной интерпретации, подобный безбожник уже не имеет предусмотренного шариатом права на защиту. Согласно религиозной формуле, «его кровь разрешена»: он заслуживает смертной казни» 84.

По определению А. Игнатенко, такфир – это обвинение в неверии «всех тех, кто не согласен с салафитами. При этом важно подчеркнуть, что главным объектом такфира не являются немусульмане, ведь они, с точки зрения ваххабитских салафитов, и так кяфиры – неверные. Целью такфира являются мусульмане. Другими словами, салафиты провозглашают кяфирами всех мусульман, которые не следуют той специфической интерпретации ислама, которую салафиты провозглашают единственно правильной. А в этом случае мусульмане, которых салафиты обвиняют в неверии, приобретают статус вероотступников (по-арабски муртадд ), то есть людей, которые были мусульманами, а потом отошли от ислама. В отношении же вероотступников в шариатских нормах предусмотрена исключительная мера – смертная казнь или убийство, которое становится похвальным делом для всякого мусульманина» 85.

Понятно, что люди, воспитанные или обработанные в таком духе, не остановятся перед пролитием как чужой, так и своей крови. Поэтому бессмысленно удивляться нетерпимости и жестокости исламистов. Они убеждены, что следуют указаниям Пророка и что только так можно защитить и спасти ислам. Осознание своей безусловной правоты, можно сказать даже – святой правоты, в глазах радикальных исламистов оправдывает самые жуткие, самые бесчеловечные поступки. Все беды, которые постигают неверных, заслужены ими и могут рассматриваться как проявление божественной справедливости. Селборн приводит такой пример: после крушения американского космического корабля «Columbia» и гибели астронавтов мусульманские духовные лица радикальной ориентации открыто выражали свое глубокое удовлетворение и объявляли, что это Бог наказал врагов ислама. Эти суждения «проистекали из глубочайшего ощущения правоты. Так, имам Большой мечети Мекки, главной святыни ислама, мог в июне 2002 года призвать всех мусульман объединиться против всемирного заговора индусов, христиан, евреев и неверующих, который угрожает высшим истинам ислама… Такое мировоззрение имеет свои корни в исторической памяти ислама, в его сакральных текстах, в возрожденной силе веры, в отвращении, испытываемом по отношению к миру неверных… Все это нельзя изменить точно так же, как нельзя изменить устои веры христиан или евреев 86. Наиболее четко ту же по существу мысль выразил Алексей Малашенко: «Исламизм не болезнь, которая поддается пусть трудному и длительному, но все же лечению. Это клетки самого «организма» исламской традиции, исламской политической культуры» 87.

Но ведь есть и другие клетки. Ислам, как и другие великие религии, содержит в себе различные компоненты. Малашенко, указывая на наличие в исламе двух крайних направлений – умеренного и радикально-консервативного, – сомневается в перспективах первого из них. «Исламисты монополизируют религию, – пишет он. – Они выходят победителями из любой религиозной полемики с властью, которую им легко критиковать с позиции «чистого ислама»…» 88

Селборн считает ошибкой веру в существование перманентной дихотомии между «умеренными исламистами» и «экстремистами» 89. По мнению Малашенко, «реформаторы проигрывают своим оппонентам. Они предлагают сложные для восприятия среднего мусульманина идеи, апеллируют к разуму, а не к чувству и вере. Реформаторы отстранены от работы в мечетях. Наконец, их попросту мало… Большинство верит, что переосмысление ислама ведет к его искажению… Каждый, кто твердо высказывается за необходимость переосмысления исламской конфессионально-культурной традиции, сталкивается с неприятностями у себя дома… В «гонке» между консервативным реформизмом и реформаторством, – считает Малашенко, – пока исламисты опережают своих конкурентов на целый круг» 90.

Исследователь ислама М. Хермасси полемизировал с теми, кто признавал существование «умеренного исламизма»: «Концепция умеренного исламизма практически мертва… Мы прошли путь от исламизма как умеренной политической силы до исламизма как новой формы, прикрывающей суть: попытку террористов захватить власть» 91.

А где же все-таки умеренные мусульманские богословы, понимающие, в какую пропасть толкают джихадисты исламское сообщество, видящие, что слово «мусульманин» во многих странах уже становится синонимом слова «террорист»? Например, германский Институт демоскопии в Алленсбахе еще в 2006 году выяснил путем опросов, что у 98 % немцев со словом «ислам» ассоциируются понятия «насилие» и «террор» 92. Разумеется, умеренные богословы существуют. Стоит упомянуть иранского философа Абдулькарима Соруша, выступающего против того, что «муллы присвоили себе Коран», ливанского исламоведа Ридвана ас-Саида, противящегося тому, что «Хизбалла» монополизировала истолкование священных текстов, турецких ученых Мехмета Пачачи и Омера Озсоя, иранку Ширин Абади, удостоенную Нобелевской премии мира, египетского богослова Насра Хамид Абу Зейда, эмигрировавшего в Нидерланды, чтобы там преподавать. Имеются и официальные лица, отвергающие экстремизм, например марокканский министр по делам религии Ахмед Тауфик 93.

Но, как правило, такие голоса широкой массе мусульман не слышны. Боясь прослыть «белыми воронами», если не предателями, умеренные богословы мало что могут противопоставить тем, кто говорит: «Посмотрите на американцев – они в Ираке, в Афганистане, их военные базы на святой земле Аравии. Посмотрите на евреев – они отняли у нас священный Иерусалим». Как отмечали западные авторы Дана Аллин и Стивен Саймон, «готовность исламистских проповедников осуждать терроризм затухает… Развивается тенденция к расширенному толкованию тезиса об оборонительном джихаде – другими словами, тенденция, благоприятствующая Усаме бен Ладену» 94.