Владимир Иорданский - Два круга солидарности. Этнический и национальный факторы в современном мире

Многими своими чертами типичным было положение небольшой племенной группы пенан в малайзийском штате Саравак на острове Калимантан. Их насчитывается всего около десяти тысяч человек; они живут охотой, собиранием диких плодов и ягод, перекочевывая с места на место под пологом тропического леса. До последнего времени кроме редких путешественников и исследователей мало кто бывал в тех краях. Но сейчас положение меняется. Лесопромышленники вырубают джунгли, разрушая среду обитания пенанов. В 1986 г. те направили делегацию к премьер-министру Малайзии с просьбой о защите. По сообщениям печати, не дождавшись ответа, они начали устанавливать кордоны на дорогах, по которым вывозилась древесина. Воины, стоявшие в этих кордонах, были вооружены духовыми трубками и копьями [70] «The Far Eastern Economic Review», 14.07.1988, Hong Kong, р.55. .

Исход борьбы предрешен.

Несколько иное положение «племен» в крупнейшем штате Индии Мадхья-Прадеш. На территории племенной группы гондов уже не первый год действуют учебные центры, позволившие наиболее способным и удачливым даже поступить на государственную службу. В целом по штату уровень грамотности среди населения в конце 80-х годов приближался к 11 процентам. Конечно, он был невысок, но это являлось свидетельством начавшегося преодоления культурной отсталости края.

Прогресс, однако, быстро повернулся к «племенам» своей отрицательной стороной. Резко обострилась земельная проблема. Работавший в «племенном» районе Бастар комиссар по вопросам каст и племен отмечал в своем отчете: «Хотя население южного Бастара относительно невелико, давление на сельскохозяйственные угодья возросло, ибо значительная часть географического района выделена под лесные заказники». Он же подчеркивал, что много крестьян перебиралось в зону леса без формального разрешения [71] «Frontline», May 12–25,1990, Madras. .

Для местных племен леса служили важным источником различных средств к существованию. Там они охотились, собирали дикие плоды, зерна, листву и цветы ряда растений. Оттуда ими приносились хворост и дрова для приготовления пищи. Возмущенные созданием в районе заповедников для защиты некоторых видов животных, находящихся под угрозой исчезновения, в частности тигров, жители обвиняли правительство в том, что «охрана животных для него важнее, чем люди, которые не включены в его планы».

В Бастаре сложилась драматическая ситуация. В конечном счете, люди превратились в пленников своего традиционного образа жизни с его архаичными формами хозяйствования. Вырваться из возникшей ловушки самостоятельно они оказались не в состоянии.

Тем не менее среди части индийского общества сохранялись представления о «племенах», заставляющие вспомнить мысли Ж.-Ж. Руссо о «счастливом дикаре». Индийский публицист Дж. Равиндра Наир писал, к примеру, на страницах делийского журнала «Индиан обсервер»:

«Хотя и погрязшая в бедности, жизнь племенной Индии течет спокойным потоком. Люди ведут там одновременно чистое и невинное существование, незамутненное лицемерием так называемого цивилизованного мира» [72] «Indian observer», January 1988, Delhi, p. 47. .

Некоторые мифы, как видно, не хотят умирать.

Не менее трудна судьба народов российского Севера. Президент Ассоциации народов Севера Советского Союза В. Санга говорил, что северные аборигены создали цивилизацию гармоничного единства: «Человек поддерживал среду обитания, и среда, существуя, обеспечивала его жизнь». И в эту хрупкую цивилизацию, продолжал он, «врывается со своей напористостью другая цивилизация, которая, подобно танку, проходится по телу непонятой и чуждой ей северной культуры» [73] «Известия», 12.07.1990 г., Москва. .

Экономическое «освоение» Севера, ведущееся зачастую хищническими, варварскими способами, разрушало среду обитания местного населения. Только в Ямало-Ненецком автономном округе за пятнадцать лет было уничтожено 6 миллионов гектаров оленьих пастбищ. В 60–70-х годах происходило массовое сселение северян из мелких поселков в крупные. По свидетельству журналиста, «людей не спрашивали, их перемещали за сотни верст в любую среду, где они были чужаками. Мужчины и женщины слонялись по поселкам, согласные хоть на полставки наняться кочегаром, сторожем, посудомойкой» [74] «Известия», 15.06.1989 г., Москва. .

Эвенский писатель А. Кривошапкин в своей статье процитировал коллективное письмо своих соплеменников – жертв такого переселения. Они рассказывали:

«Мы, эвены, коренные жители бывшего села Оетунг Аллаиховского района Якутской АССР, в 1971 году по причине «неперспективности» были изгнаны из родного, веками обжитого поселения. Меньше половины жителей Оетунга против их воли были вывезены в с. Оленегорск, а добрая половина – в районный центр Чокурдах… В новых поселениях не все оетунгские эвены были обеспечены работой и жильем. Данный вопрос не решен полностью по сей день. Оетунгские охотничьи угодья и рыболовецкие участки, которые использовали при проживании там эвены, теперь осиротели… За 20 лет такого страшного вынужденного существования наши соплеменники не нашли себе места для постоянного проживания» [75] «Советская Россия», 10.11.1990 г., Москва. .

Как и пенаны Калимантана, доведенные до отчаяния северяне восставали против вторжения разрушительной внешней силы. Корреспондент «Известий» писал, что, когда плавучие краны на реке Собь, притоке Оби, стали черпать с ее дна гравий, местные жители – ханты посадили свои семьи в утлые лодочки и погребли к середине реки. Маленькие лодочки преградили путь громыхавшим цепями стальным кораблям. Ханты победили [76] «Известия», 15.06.1989 г., Москва. .

В каждой из историй этнических катастроф есть что-то повторяющееся. В частности, снова и снова обнаруживается, что был нарушен, прерван естественный путь эволюции оказавшегося под мощным внешним воздействием этноса, который сталкивается с дилеммой – полного угасания или исторического «скачка». Во всех случаях очевидно, что для национального меньшинства с культурой архаичного типа влияние господствующего этноса опасно не просто неотвратимыми культурными, социальными и экономическими сдвигами, но и неизбежной ломкой образа жизни, т. е. угрозой полного перерождения. Правда, в этом перерождении обычно заключается и шанс на выработку новой, может быть, даже более богатой этнической индивидуальности. Но только шанс.

Процесс взаимодействия двух этнических индивидуальностей – современного и архаического типов – по характеру своему столь болезнен, а его положительный исход столь проблематичен, что всегда наталкивается на протест. И нередко завершается гибелью более слабого этноса.