Павел Тихомиров - Есть такой театр…

На следующий сезон грозненская антреприза осталась за Зинаидой Игнатьевна Морской. Шёл 1920 год.

Мне хочется обратиться к свидетелю той поры Наталье Белёвцевой, а вернее, к части её воспоминаний. Только подлинные факты могут нам поведать не только о том времени вообще, а именно о Грозном. Позже Наталья Белёвцева окажется в труппе Малого театра, станет народной артисткой РСФСР, лауреатом Сталинской (Государственной) премии СССР.

«Летом 1920 года по распоряжению правительства и лично Луначарского мы отправились на фронт. Несмотря на трудности с продовольствием и одеждой, нас – труппа в 105 человек – обеспечили всем необходимым: декорациями, костюмами, реквизитом, инвентарём и подсобными рабочими. Был составлен специальный поезд из 10 вагонов и вагона-ресторана с двумя квалифицированными поварами. По тому времени подобное многим казалось совершенно невероятным, и нас пришли провожать, может быть, не столько из-за самих проводов, сколько убедиться в реальности этого фронтового поезда. Когда же увидели, что в вагоне-ресторане стоит настоящее первоклассное пианино, то некоторые провожающие поднимали даже крышку, чтобы проверить, не бутафорское ли оно.

Этот поезд курсировал как 7-я фронтовая труппа Политуправления Реввоенсовета Республики. Начальником агитпоезда и ответственным руководителем был назначен Исидор Яковлевич Румянцев. Он великолепно, можно сказать – образцово, справился с порученным заданием и снискал уважение и симпатии актеров. мы были направлены на Южный фронт. Маршрут – Харьков, Ростов, Таганрог, Баку, Грозный. Репертуар – Шекспир «Мера за меру», Гольдони «Служанка Памелла», Клейст «Разбитый кувшин».

<���…> Маршрут, по которому следовал наш агитпоезд, пролегал по районам, недавно освобожденным Красной армией. Театры, в которых мы выступали, всегда были переполнены, спектакли шли с невиданным подъёмом.

Казалось бы, малоподготовленному, недостаточно грамотному, измотанному в тяжёлых условиях фронта зрителю наш репертуар должен бы быть малопонятным и малоинтересным. Однако этот неискушённый зритель битком наполнял театры и с непередаваемым восторгом, жадностью воспринимал происходящее на сцене.

<���…> Из Таганрога по приказу начальника Политуправления главного командования Кавказского фронта нас направили в Грозный, который был только что освобожден от белых. Обстановка там была неспокойная. Приближались первые выборы в Советы, и в освобожденных районах кулаки и контрреволюционеры подбивали народ к сопротивлению. В этой обстановке выступления нашего коллектива должны были способствовать изменению настроения, общей атмосферы в городе. И действительно, наши спектакли, имевшие совершенно ошеломляющий, бурный успех, сыграли положительную роль.

Завершив намеченный маршрут, мы возвращались в Москву. В Грозном нас очень тепло провожали. После нескольких спектаклей, данных исключительно для частей 8-й армии, нашей труппе был устроен в ставке Главнокомандования благодарственный ужин-банкет. Встреча проходила в павильонепалатке, в огромном абрикосовом саду. Стол был сервирован по всем правилам, даже с карточками у каждого прибора. Признаюсь, меня, да и не только меня, удивило это великолепие».

На следующий год в Грозном состоялась премьера одной из первых, сегодня малоизвестных, пьес Михаила Булгакова «Сыновья муллы».

С 1922 года в Грозном не было зимних театральных сезонов.

Вот ещё одно свидетельство о театральной жизни города. На сей раз вспоминает Владимир Яхонтов, приехавший в Грозный в 1924 году. Глава его книги так и называется « Грозный».

«Я приехал по рекомендательному письму Ефима Филимоновича Попова к его родственнику – рабочему Бондаренко. Других направлений у меня не было. Ефим Филимонович сообщал, что я очень неплохой его близкий родственник.

Поздно вечером мы въехали в город. Как в театре, горели яркие фонари между причудливыми трубами и серыми баками. Всё вокруг попыхивало, вздыхало. Небо и земля потонули во мраке южной ночи, только на горизонте звездное море опрокинулось на землю и разлилось по холмам – то горели огни на нефтяных вышках. Нам сразу этот трепещущий ночной пейзаж пришёлся по душе.

С вокзала я, как Чацкий, с корабля на бал, попал в какой-то не то клуб, не то театр, где заканчивался концерт. Деваться было некуда, и я вышел на сцену. Я попросил разрешения выступить. Мне разрешили. У меня кроме рекомендательного письма Ефима Филимоновича была справка, что я работаю в Высшей военно-химической школе в Москве руководителем литературного кружка. Я понравился публике и председателю РАБИСа Леонидову. Он взял нас к себе и положил на полу.

Рано утром мы отправились в маленьком игрушечном поезде на нефтяные промыслы. Паровозик пыхтит, но послушно тащит маленькие вагончики между голых холмов, тех самых, что горели вчера вечером на горизонте.

С нами едут рабочие. «Вот здесь, – говорят они, – мы оставили наши старые лачуги нетронутыми, чтобы дети знали, как мы жили». И мы смотрим на страшные норы, черные и ветхие, среди унылого, грязного поля. Но вот вагончики въехали в нарядный городок. Весёлые домики тянутся в гору, им нет конца.

От домика к домику продвигаемся в глубину холмов, в чащу ажурных вышек. Мы глазеем как зачарованные на новый, незнакомый пейзаж; нам кажется, что земля чуть-чуть дрожит от бурения. Одуряющий аромат нефти мы вдыхаем с жадностью щенят, у которых только что открылись глаза на мир. Нас всё на этой земле восхищает.

Мы ходили около вышек, пахло нефтью. И здесь всё чокало и попыхивало. Я ходил и думал, что, конечно, у меня нет, совершенно нет ни одной правильной вещи в репертуаре, что читать можно многое: будет нравиться. Но такого, чтобы до зарезу необходимо и нужно, – такого ещё не было. Я уже понимал смутно, что мне нужно. <���…>

Первая композиция – “На смерть Ленина” – получилась не сразу. Сначала пришли элементы: отдельные статьи из газет, стихи. Я их исполнял вообще как хотелось, в любой последовательности. Я ещё не подозревал, какая сила в последовательности, в правильной расстановке.

И вот мы сидим с Лилей на высоком холме в репейниках и смотрим на горизонт. Внизу – долина, а на горизонте – горы. Я, как всегда, повторял текст вслух в присутствии моей спутницы. Она, как всегда, слушала, потом сказала:

– Надо сделать так, чтобы не было концертных номеров. Пусть будет целое…

Я мигом намотал на ус и ушёл от неё, чтобы сообразить, в чём тут дело.

Оказывается, дело было большое. Но сложить всё вместе очень трудно, а я хотел обязательно показать ей. Я урчал про себя и так и эдак.