Александр Аннин - Измени свою жизнь

С одними грибами сколько мороки! Отец Митрофан, главный на трапезной, где-то вычитал и уверовал (видать, от великого ума), что грибы – не растения вовсе, а прямо-таки животные, и потому нам, монашествующим, потреблять их нельзя. Стало быть, ни к чему и собирать.

Посмотрел на него тяжелым взглядом отец-наместник обители, старец-архимандрит Вассиан, вздохнул, покрутил пальцем у виска… Что ж, мол, не ты первый, Митрофанушка, умишком тут тронулся. Не ты и последний. Так что – вперед по грибы, дорогие братия! И то сказать: сам великий отшельник Нил грибами от голодной смерти здесь спасался, как и другие русские монахи-подвижники… А уж растения они или животные – одно слово: грибы. Исконная монашеская еда. Точка.

Черноризцы и трудники десантируются на лодках на соседний остров Хачин или еще похлеще – куда-нибудь в глухомань, на автобусе… Тащат грибы двухведерными корзинами, заготавливают, опять же, в чанах.

Все это довелось испытать и мне. Довелось и вкусить этих разносолов уже в лютую непогодь, в жарко натопленной трапезной.

13.00.Бьют склянки: невесть как оказавшийся здесь судовой колокол, висящий на крылечке старинного здания трапезной (она же – просфорня). Я сравнил с дореволюционным фото: ну да, та самая кирпичная изба. Переминаемся с ноги на ногу, но не входим – нельзя без благословения старшего трапезника, отца Митрофана. Ждем его «особого приглашения», хотя обычно зовет не он сам, а наш повар, брат Александр Мурманский.

Забредшая на остров парочка внесезонных туристов (благо остров соединен с близким «материковым» берегом дамбой) робко подходит к крылечку.

– Скажите, здесь у вас магазин? – спрашивает девушка.

Девушки в мужских монастырях ведут себя как-то посмелее, чем парни, это я подметил за многие годы паломничеств. Впрочем, тут отдельная тема для разговора…

– Нет, не магазин! Здесь бар! – радостно отвечает наш «штатный юродивый» – щеголеватый послушник Миша Камчатский.

Парочка, поняв, что ляпнули «чегой-то не того», ретируется. Парень достает фотоаппарат… Эх, счастье его, что нет поблизости нашего казначея, отца Петра: ух и лютует сей монах, завидев фотокамеру в чьих бы то ни было руках! «Вы с ума сошли! – говорит он, бывало, любителям поснимать. – Разве не знаете, что нельзя фотографировать монахов?» И вдруг – грозно так рявкнет: «Болеть теперь будете!». Некоторые особо впечатлительные всерьез пугаются…

На саму кухню без особого благословения вообще входить запрещено, «не положено», как говорят в монастыре. Но в приоткрытую дверь видны запаренные трапезники-повара, их помощники – все в белых подрясниках и белых скуфейках-колпаках. От кастрюль и тазов со снедью валит пар…

Сердце радуется.

13.15.Наместник монастыря, престарелый архимандрит Вассиан, легонько тронул колокольчик. Братия выстроилась вдоль деревянных лавок: игумен Аркадий, пять иеромонахов (священников), иеродиакон, восемь рясофорных монахов, десять послушников-черноризцев… Ну и, чего уж греха таить, «особо доверенные» из трудников, в числе коих – и я, московский журналист, бывший когда-то одним из полноправных, то бишь – рядовых братьев этой обители, но так и не надевший подрясника, так и не принесший в свое время малый обет послушника.

А потому – человек я вольный, вышедший из монастыря в положенный срок с благословения наместника и теперь приехавший погостить-потрудиться. Без обид. Без каких-то недоговоренностей.

Все громко поем «Отче наш», наместник широко крестит длинные струганные столы – благословляет трапезу. За аналоем в углу трапезной пышнобородый рясофорный монах Тихон, монастырский водитель, начинает размеренно читать житие «сегодняшнего» святого. Печка пышет жаром, на столах – судки с рыбным супом (по средам, пятницам и в протяженные посты трапезуют только растительной пищей). Отварные овощи, картошка, клюквенный морс в кувшинах. Говорят, бывает и кофе. А что?

13.35.Опять колокольчик наместника: обед закончен. Двадцать минут. «Чревообъядение» не грозит. Звучат общие благодарственные молитвы, братия снова расходится на послушание. А на крыльце дожидаются своей очереди все прочие трудники: будут есть до отвала, им можно. Еще – две-три женщины, паломницы. Вторая обеденная смена.

Женщин-паломниц, если прибыли с ночевкой, здесь особо не жалуют. Не гонят, но на самом острове не селят. Найдешь кров в прибрежном селе Светлица – вот и ночуй там, а утром, к шести, приходи на богослужение. А хочешь – к полшестого. Потом, будь добра, на послушание. Чистить, мыть да скоблить здесь всегда чего найдется.

Конечно, никакой косметики, никаких украшений (это уж я на всякий случай говорю, ибо, мне кажется, и так все понятно). Платок, длинная юбка и кофта – таков вид паломницы. Трудницей (то есть – на долгий срок, скажем – на месяц) не возьмут, таковы правила монастыря. А лучше всего… Шла бы ты, матушка, трудиться в женский монастырь. Ах, боязно? Ах, заклюют там? Серпентарий, да? Знаем, что серпентарий, наслышаны про женские монастыри. Тоже мне, удивила…

Здесь, в Ниловой, понятно, не Афон, где, сказывают, даже вся скотина – и та исключительно мужского пола. В пустыни на Селигере-озере вольнонаемные специалистки («с дипломами, во как!») делали лепнину для Крестовоздвиженской церкви, штукатурили в Богоявленском соборе. За зарплату. Вели себя тихо, жили в «общаге» в близлежащем городе Осташкове. Так что берут на работу в монастырь тех женщин и мужчин, «которые с понятием». А работой и зарплатой в здешних краях дорожат.

17.00.Соборный колокол возвещает начало вечернего богослужения. Оно длится от двух до трех с половиной часов (если это канун большого праздника или, к примеру, прибыл архиерей). Сколько же всего проводит времени на молитве обычный монах или послушник? Я подсчитал: минимум – семь часов в день, включая индивидуальное келейное правило, а то и епитимию – церковное наказание в виде дополнительных коленопреклоненных молитв за какие-либо нарушения. Или – прегрешения, высказанные на исповеди.

Еженедельная исповедь по воскресеньям обязательна для всех. И в чем же, скажите на милость, каяться, когда здесь нет, казалось бы, возможности всерьез согрешить? А согрешил всерьез – и всё, нет тебя больше в стенах монастыря, неумолим здешний устав… Значит, те, кто еще здесь «держатся» – почти святые?

Архимандрит Вассиан лишь тонко усмехнулся в ответ на мои слова (а разговор был, когда я впервые прибыл в монастырь с мыслью тут навеки поселиться). Батюшка сказал мне тогда: «От греховных помыслов да воспоминаний не спрятаться ни в каком, даже самом глухом монастыре. А еще, бывает, впадет человек в уныние – самый тяжкий грех! Не веришь, что самый тяжкий? Ну-ну… Сам скоро на себе испытаешь всю его тяжесть непосильную для души. Как я когда-то испытал. Да не день, не два и не месяц длится это уныние бесовское, так-то брат…».