Игорь Ваганов - Сталинград – от поражений до победы. (Из дневника парторга)

Принимавший пополнение офицер намекнул на то, что денька два-три они могут в полки не являться. По его словам, на фронте было тихо и боевых операций не предвиделось.

Но у питательного пункта вновь прибывших встретил майор и предложил садиться в дивизионные и полковые машины, предусмотрительно задержанные им.

Досадуя на то, что не пришлось отдохнуть хотя бы один денёк, все сели в машины. Рядом с Иваном Вагановым устроился политрук Шешунков, за спиной сели два солдата артдивизиона. Шофёр тотчас нажал на педаль, дал газ, и машина, как застоявшийся конь, сорвалась с места, стремительно пролетела по улице, выскочила из села и запылила по узкой полевой дорожке. Миновав гряду курганчиков, шофёр притормозил и медленно спустился в лесистую балку. Как только машина оказалась на дне балки, Шешунков положил ладонь на плечо водителя. Тот остановил машину и обернулся.

– Скажи, кому пришла в голову такая мысль, чтобы встретить нас?

Водитель не успел, ответить. Раздались первые взрывы сброшенных бомб. В этот же день противнику удалось между Лозневой и Изюмом прорвать фронт, и бросить в брешь мощные танковые колонны.

(Из дневника И. М. Ваганова. Ориентировочно конец мая 1942 года.)

Героически защищая каждый метр земли, наши войска медленно откатывались на восток. Вот уже позади остались Барвенково, Константиновка, Красный луч, Ровеньки. Впереди – Гуково, Свердловск, Краснодон, Лихая… Да мало ли сёл и городов в Донбассе и на Дону, все не перечтёшь. Но каждый раз, как только позади остаётся село или город, сердце обливается кровью. Кровь постепенно рассасывается, а рубчик, след пережитого, остаётся.

Отступление. Как тяжело произносить это слово. Но ещё тяжелее отступать. Идёшь и разбрасываешь по степным дорогам разбитые повозки, пушки и пулемёты и оставляешь самое дорогое – под свежими могильными холмиками фронтовых друзей.

Отступая, мы несли большие потери в живой силе и технике. Многие полки были сведены в батальоны, а батальоны в роты. Особенно пострадала батарея старшего лейтенанта Кружкова. Боеспособным в ней можно было считать только расчёт сержанта Шабалина. Но и в нём не хватало трёх человек. Сержант всё время надоедал Кружкову, выпрашивал хотя бы одного человека. Но взять его было негде. И вот, когда уже смирились с нехваткой людей и перестали ждать пополнение, оно прибыло. Двух человек дали и в расчёт сержанта Шабалина.

Первый, стройный, высокий и довольно подвижный, с русыми вьющимися волосами – шофёр Дементьев, вошёл в расчёт как в собственный дом. Сидевшим на лафете пушки солдатам он помахал ладонью правой руки и громко сказал:

– Привет братьям славянам!

– Наше вам, – с ленцой поворачиваясь на голос Дементьева, ответил наводчик Тюменцев, плотный коренастый солдат, с обветренным до черноты лицом.

Но Дементьев его не слышал или сделал вид, что не слышал. Он прошел мимо солдат и остановился у автомашины, хозяйским взглядом осмотрел изрешечённый пулями и осколками кузов, носком сапога пнул в переднее колесо и подмигнул сам себе.

– Покрышечка бывала в передрягах. Видать не одну тыщёнку километров отмахал. – Он ещё раз пнул в покрышку. – Накачано что надо. А как остальные, посмотрим. Ага, ага! – изо всей силы ударяя по следующей покрышке, бормотал Дементьев. – Видать водитель с душой был, – сделал он вывод и в один миг оказался в кабине. Ступни ног привычно встали одна на педаль тормоза, другая на кнопку стартера. А широкие ладони рабочих рук легли на баранку.

– И здесь всё на своем месте, – проверив тормоза и зажигание, сказал Дементьев, ловко выскочил из кабины и стал внимательно осматривать мотор.

Ощупав каждую трубочку и винтик, неторопливо вытер руки сухой тряпкой и, довольный уходом за машиной, вытащил из кармана кисет. Развернул его, угостил всех крепким самосадом. Рассказал анекдот, показал фотокарточку любимой девушки, полевода колхоза, и, сунув вещевой мешок под сидение, молодцевато подошёл к осанистому плечистому сержанту.

– Товарищ командир орудия, водитель Дементьев прибыл для продолжения службы.

– Следовало бы в первую очередь представиться, а потом в машине копаться, – строго заметил Шабалин.

– Виноват, товарищ сержант, – Дементьев щёлкнул каблуками и приложил пальцы к виску, – душа по технике натосковалась. Не утерпел, – ответил он, озорно сверкая открытыми, добродушными глазами.

Подтянутый, чисто выбритый, в начищенных до блеска сапогах, в сдвинутой чуть на бок пилотке, разбитной шофёр по душе пришёлся сержанту. Но он всё же искал предлога к чему бы придраться, чтобы осадить слишком языковатого солдата. Из-под ухарски сдвинутой на бок пилотки выбилась прядь русых волос. Она-то и явилась подходящим предлогом. Нахмурив брови, Шабалин сурово посмотрел на Дементьева.

– Вам известно, что солдат не дьячок?

Дементьев промолчал.

– На передке бывали? – не снижая сурового тона, спросил Шабалин.

– Приходилось и на переднем крае бывать. А больше всего по кюветам валялся. Наше дело шоферское, прижмёт стервятник к земле и не выпускает. В этом году в трёх местах меня продырявило. Да и машин не одну угробил. Последнюю под Изюмом оставил, а сам на четвереньках выбирался. Так что и на передке бывал.

– Ясно, – ответил сержант и повернулся ко второму солдату, стоявшему чуть в стороне.

Это был солдат лет тридцати пяти, среднего роста, плотно сколоченный, с красными воспалёнными от бессонницы глазами, томным задумчивым взглядом. В складках загорелого продолговатого лица застыла не то неоконченная мысль, не то тревога.

– Семенихин. Петр Семенихин, – не соблюдая устава, представился он сержанту.

– В боях участвовал?

– Какие там бои? Необученные мы. В запасном, под Воронежем, неделю подергали и толкнули к вам.

– А сам откуда?

– Да Воронежский и буду. Кузнец я. В колхозной кузне работал. А тут, на тебе, воевать пришлось.

– Ничего не поделаешь. Война – тоже работа и, пожалуй, не легче кузнечного ремесла.

– Как знать, – ответил Семенихин и замолчал.

(Из дневника И. М. Ваганова.)

…Прошло десять дней. Десять дней постоянных боёв. Круглые сутки в небе кружили немецкие самолёты, постоянные бомбёжки и обстрелы разрушали коммуникации, вызывали значительные потери среди личного состава и боевой техники. А вокруг горели города и сёла, горела донская степь.

Пропахшие порохом и степною гарью солдаты попятились. Оставили один хутор, второй, станицу, город. В один из напряжённых дней расчёт Шабалина придали лейтенанту Файзулину для прикрытия переправы на реке Чир.