Всеволод Колесник - Россия на перепутье. Историко-публицистическая трилогия

Рабочий контроль начал стихийно возникать на многих предприятиях сразу после Февральской революции. А после Октября на II Всероссийском съезде Советов было заявлено, что Советская власть повсеместно устанавливает рабочий контроль над производством. 14 ноября 1917 года ВЦИК утверждает «Положение о рабочем контроле». Во ВЦИК этот декрет проходил непросто (24 голоса – «за», 10 – «против»). Да еще докладчик от профсоюзов требовал: «Нужно оговорить с полной ясностью и категоричностью, чтобы у рабочих каждого предприятия не получалось такого впечатления, что предприятие принадлежит им». Рабочий контроль вводился над производством, куплей-продажей продуктов и сырья, хранением их, а также над финансами предприятия. Наиболее часто реальная причина (не повод) национализации заключалась в том, что владельцы крупных предприятий вели дело к распродаже основного капитала и ликвидации производства. Саботаж крупных предприятий и спекуляция продукцией, заготовленной для обороны, начались еще до Февральской революции. Царское правительство с этим справиться не могло – «теневые» тресты организовали систему сбыта в масштабах страны, внедрили своих агентов на заводы и в государственные учреждения.

С весны 1918 года в случаях, если не удавалось договориться с предпринимателями о продолжении производства, ВСНХ ставился вопрос о национализации предприятий. В целом в основу политики ВСНХ была положена ленинская концепция «государственного капитализма», готовились переговоры с промышленными магнатами о создании крупных трестов с половиной государственного капитала (иногда – с большим участием американского капитала). После заключения Брестского мира положение резко меняется.

Во-первых, было снято предложение о «государственном капитализме» и одновременно отвергнута идея «левых» об автономизации предприятий под рабочим контролем. После ряда совещаний с представителями рабочих и инженерно-технических работников был взят курс на немедленную планомерную и полную национализацию.

Во-вторых, после того как немецкие компании начали массовую скупку акций главных промышленных предприятий России, а посол Мирбах получил инструкции выразить Советскому правительству протест против национализации «германских» предприятий и возникла угроза утраты всей базы российской промышленности, состоялось совещание СНК, которое продолжалось всю ночь 28 июня 1918 года и на котором было принято решение о национализации всех отраслей промышленности, о чем был издан соответствующий декрет. Если внимательно почитать этот декрет, то после риторических заявлений о национализации как средстве «упрочения диктатуры пролетариата и деревенской бедноты» можно обнаружить следующее: до того, как ВСНХ сможет наладить управление производством, национализированные предприятия передаются в безвозмездное арендное пользование прежним владельцам, которые по-прежнему осуществляют финансирование производства и извлекают из него доход. То есть, юридически закрепляя предприятия в собственности РСФСР, декрет не предусматривал никаких практических последствий в экономической сфере. Он лишь в спешном порядке отвел угрозу германского вмешательства в хозяйство России. Вскоре, однако, Советскому правительству, вопреки его намерениям, пришлось сделать и второй шаг – установить реальный контроль над промышленностью. Это заставила сделать Гражданская война.

20 ноября 1920 года были национализированы все промышленные частные предприятия с числом рабочих свыше 5 (при наличии механического двигателя) или 10 рабочих (без оного).

Никакого свержения капитализма и установления социализма не произошло ни в октябре 1917-го, ни в последующие годы – осуществленная после продолжительных переговоров с предпринимателями национализация и была свержением капитализма.

«Капиталистическое окружение» прекратило уже не только военную, но и торговую блокаду и фактически признало существование СССР де-факто. Раньше всех это заметили и оценили русские эмигранты-державники. В частности, Василий Витальевич Шульгин, образованный монархист, окончивший юридический факультет Киевского императорского университета, в котором читал лекции о «термидорианском перерождении» французских якобинцев проф. И.В. Лучицкий. Шульгин, отталкиваясь от лекций своего преподавателя, проецировал «интернационал» якобинцев на III Интернационал и предсказывал, что большевики своими красными армиями (сделанными «по-белому») будут двигаться во все стороны до тех пор, пока не дойдут до пределов, где начнется крепкое сопротивление других государственных организмов. И там будут установлены естественные границы будущей России. Интернационал «смоется», а границы останутся. Они, мол, льют кровь для того, чтобы восстановить «Богохранимую Державу Российскую». Шульгин, собственно говоря, озвучил идею, носившуюся в эмигрантском воздухе со времени начала советско-польской войны 1920 года. С этим веянием совпал и практический призыв группы бывших царских генералов во главе с А. Брусиловым вступать в ряды РККА для борьбы с Польшей. Обращаясь к тем генералам и офицерам бывшей царской армии, которые отсиживались по кухням, утешая себя своим «нейтральным статусом» (ни с белыми, ни с красными и даже ни с «зелеными»), генералы-патриоты взывали: иначе «наши потомки будут нас справедливо проклинать и правильно обвинять за то, что из-за эгоистических чувств классовой борьбы мы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли родной русский народ и погубили свою матушку-Россию». Воззвание было подписано генералами А. Брусиловым, А. Поливановым, А. Зайончковским, А. Верховским, В. Клембовским, Д. Парским, П. Балуевым, А. Акимовым и адмиралом А. Гутором. Воззвание «брусиловцев» имело широкий отклик среди бывших офицеров. Десятки тысяч «военспецов» перешли к большевикам.

Николай Васильевич Устрялов, молодой юрист и приват-доцент Московского университета, в прошлом активист кадетской партии, идеолог военной диктатуры Колчака, равно как и пресловутый Павел Милюков, стал выступать в печати (естественно – зарубежной) с такой же идеей. Устрялов изобрел термин «национал-большевизм». Этот термин впервые ввел в 1919 году в политический оборот Карл Радек, причем применительно не к русским, а к германским коммунистам.

В канун II Всемирного конгресса Коминтерна Ленин выпускает свою знаменитую брошюру «Детская болезнь “ левизны ” в коммунизме», в которой уже широко использует этот термин, опять же, адресуя его не русским, а иностранным коммунистам. Но очень скоро Устрялов запустил его вновь в ноябре 1921 года в Париже в своей статье «Национал-большевизм» (еженедельник «Смена вех»). И имелся ввиду не германский или французский, а именно русский национал-большевизм. Так с 1921 года в белой эмиграции и в Советской России возникает и быстро набирает силу т. н. «сменовеховское движение», названное по сборнику статей «Смена вех» (Прага, февраль 1921 г.). Сборник объединил авторов, до Февральской революции политически далеко отстоявших друг от друга. Но здесь на одной платформе разделения «русского большевизма» и «интернационального коммунизма» наряду с бывшими кадетами Н. Устряловым и уже служившими «спецами» в НКИД РСФСР Ю. Ключниковым и Ю. Потехиным выступили бывший обер-прокурор Св. Синода религиозный философ врач С. Лукьянов, монархический публицист А. Бобрищев-Пушкин (псевдоним «Громобой», объект язвительных дореволюционных нападок Ленина), молодой физиолог, ученик И. Павлова С. Чахотин и др. Первых «сменовеховцев активно поддержали большевистские «термидорианские прагматики» Чичерин и Красин, а также активный участник-эксперт советской делегации на Генуэзско-Гаагской международной конференции Ю. Ключников, которые пытались втянуть их в работу на «большевистский термидор».