Петр Вяземский - Известие о жизни и стихотворениях Ивана Ивановича Дмитриева

Все обстоятельства жизни человека значительного возбуждают общее любопытство: тем более желаем знать, какие были его связи, знакомства, и в особенности, когда в кругу их встречаем имена, равно достойные уважения нашего по добродетели или заслугам. Счастливая судьба свела нашего поэта в Семеновском полку с Ф. И. Козлятевым. Ум образованный, страсть к учению, строгий и верный вкус в литературе и прекрасные качества души ясной и благородной были свойствами человека, в котором И. И. Дмитриев отыскал себе друга и, еще более, благодетеля [1] Выражение И. И. Дмитриева. (Примеч. П. А. Вяземского.) , по прекрасному выражению души, почитающей за истинное благодеяние приязнь поучительную и сладостную людей добродетельных и возвышенных. «Он не мог (говорит поэт в письме о покойном друге) передать мне прекрасной души своей; по крайней мере, примером своим отвращал меня от всего низкого». Признание трогательное и возвышенное! Такое чувство свойственно только душе высокой и служит лучшею похвалою покойника и лучшим доказательством, что друзья были достойны друг друга. Знакомство их началось в Семеновском полку, когда Ф. И. Козлятев был еще подпоручиком, а наш поэт сержантом; взаимная дружба, испытанная временем и всеми изменениями жизни, прервана была одною смертию. В его суде о русской словесности, всегда основанном на чувстве изящного, поэт наш почерпал сию верность и утонченность вкуса, которые после руководствовали его дарованием. В его библиотеке пользовался он старыми и новейшими произведениями французской литературы, особенно им одобряемыми, чаще же всего классическими, коих отпечаток ознаменовал самые первые его творения в то время, когда и охота и самые средства к чтению иностранных писателей были так редки и скудны. Любопытно знать, что при дружбе, столь тесно их связывавшей, поэт никогда не показывал своих стихов другу, равно как и старшему брату своему и сослуживцу, о коем Русский Путешественник упоминает в своих «Письмах» и коего любовные стихи читаем в «Московском Журнале», писанные под шведскими ядрами, по выражению издателя. Козлятев узнал вместе с публикою о поэтическом даровании своего друга: с каким живым удовольствием должен он был приветствовать цветы, расцветшие тайком от него, но, без сомнения, от его попечительного участия и благотворного влияния на склонности и образование поэта. В молодости своей Козлятев и сам писал стихи, но также не показывал их другу. Вероятно, находятся и переводы его, может быть, и напечатанные без его имени. Необыкновенная скромность его только однажды дозволила ему показать другу прекрасный перевод одной из древних элегий; к сожалению, сей опыт не был напечатан и потерян. Не можем удержаться от удовольствия привести здесь одну прекрасную черту из жизни сего благодетельного человека. В истинных друзьях и печали и радости общие; кажется, что и самые добродетели одного отражаются на другом, и потому никакие подробности, служащие к чести Козлятева, не могут казаться здесь неуместными. Он имел небольшую деревню в Владимирской губернии; однажды пишет он к своим крестьянам: «На нынешний год не присылайте мпе оброка: у меня остается на годовой прожиток довольно денег от прошлого».

Впоследствии И. И. Дмитриев был в связи со всеми литераторами нашими, которые прославились в конце протекшего столетия. Державин любил его, доверял его вкусу и следовал иногда его советам; стихи нашего поэта на смерть его первой супруги, исполненные чувства глубокого, доказывают и его привязанность к знаменитому лирику. В доме его познакомился он с Н. А. Львовым, оставившим по себе несколько приятных стихотворений, и с Фонвизиным, за несколько часов до его смерти.

Излишним будет упомянуть здесь о дружбе тесной и, так сказать, гласной, соединяющей его с писателем знаменитым, дружбе примерной и поучительной, возраставшей от самой юности наравне с их летами и славою и заимствовавшей новый блеск и новую связь от соперничества в успехах, так часто служащего к помрачению и разрыву приязни в людях, коим чужие достоинства кажутся всегда собственными неудачами, а чужие удачи личными оскорблениями.

Никто лучше автора нашего не мог бы составить обозрения и записок литературных последнего полустолетия. Ум наблюдательный, взгляд зоркий и верный, память счастливая, мастерство повествования, вкус строгий и чистый, долгое обращение с книгами и писателями, – все ручается за успешное исполнение предприятия, коего, смеем сказать, мы почти вправе требовать от автора, уже принесшего столько пользы словесности нашей. У нас государственные люди, полководцы, писатели, художники преходят молчаливо и как бы украдкою поприще действия своего и, но большей части в жизни сопровождаемые равнодушием, по кончине награждаются одним забвением. Смерть их похитила, и из частной их жизни молва ничего не завещает нам ни поучительного, ни занимательного, и ни один голос не раздается для сохранения их памяти. На холодной и неблагодарной почве остывают и изглаживаются все следы бытия человека знаменитого при жизни, но который по смерти оставляет нам, как известный бригадир, разве только одно предание в газетах, что он выехал в Ростов. Суворов жив у нас в одних реляциях военных, конечно, достаточных для его славы, но не для любопытства нашего. Ломоносов, коего жизнь, может быть, более самых творений его исполнена поэзии, еще ожидает биографа искусного. Известие о жизни его, изданное Академиею, скудно, а какой богатый предмет для философа, поэта, историка, которые найдут в нем и поучительность истины строгой и всю чудесность романических вымыслов! Дикий рыбак в Холмогорах, пробуждаемый откровением природы, гонимый из родины потребностию чего-то неизвестного и пророческою тоскою гения; прусский солдат в крепости германской; преобразователь языка, поэт и ученый соревнователь первейших лириков и Франклина в Петербурге, едва только возникающем к просвещению. Какое разнообразие в картине, какая игра и глубокая таинственность в предназначении судьбы человеческой! Гордость народная, источник любви к отечеству, сей первой добродетели народа и сего первого залога его славы, не может и не должна быть слепым чувством пристрастия или грубым самохвальством. Пусть почерпается она из точного познания всего, что может в глазах наших возвысить достоинство страны, в коей мы родились, народа, коему принадлежим, из сродства нашего с мужами, коих деятельная и плодотворная жизнь содействовала благоденствию и славе отечества и кои имеют еще более права на нашу благодарность, чем на благодарность своих современников, ибо пора сеяния не есть пора жатвы.

Во Франции писатель, оставивший по себе страничку стихов в гостеприимном «Календаре Муз», по смерти своей занимает несколько страниц в журналах и биографических словарях, а из них переходит в область истории. Такая мелочная попечительность может казаться неуместною и смешною вчуже; но в своей земле она есть полезное поощрение ко всем предприятиям общественным, побуждением к славе и средство успешное для поддержания и подкрепления семейственной связи народа, которая прерывается и рушится там, где старина без преданий, а настоящее без честолюбивых упований на будущее.