Петр Вяземский - Современные темы, или Канва для журнальных статей

и он подпадает обвинению, что хотел выразиться по-библейски. Но в этом письме есть две-три строки, которые достойны особенного внимания и дают ключ ко многому и в отношении к Белинскому, и в отношении к его произрождению. Приводим эти строки: «вот почему у нас в особенности награждается общим вниманием так называемое либеральное направление, даже и при бедности таланта». Именно так! Будь так называемый либерал, хотя и в самом узком и тупом значении этого выражения, будь притом и беден талантом, все равно ты будешь награжден если не общим мнением – это уже чересчур завоевательно, – но все же мнением и суеверием уездных поклонников либерального Хлестакова. Белинский вышеприведенными строками верно определил и себя, и своих доморощенных последователей. Лучше этого ничего придумать нельзя. Беден талантом, но так называемый либерал – вот несомненные приметы многих из наших новейших борзописцев.

Явное доказательство, что многие из наших критиков не имеют верного чувства того, что в литературе хорошо, и того, что дурно, найти можно и в следующем: нередко встречаем в них восхищение Пушкиным и Гоголем и рядом с этим восхищение Полевым и Белинским. Не ясно ли, не разительно ли из того следует, что они не понимают не только Пушкина и Гоголя, но не понимают и Полевого и Белинского? Кого же понимают они? Себя самих? Вряд ли и это.

Вообще, критика наша пишется наобум, а еще и того хуже – пишется под наитием более или менее узких и пошлых предубеждений политических, социальных и других западных вопросов, которые изучила она беглым, а часто и малопонятливым чтением иностранных журналов и газет. Разбирая книгу или вообще написанное автором, она никогда не проникает в дух сказанного, а зацепляется за слова и спотыкается на словах. Вот пример: Гоголь говорит, что «на поприще писателя он служит так же государству своему, как если бы он действительно находился в государственной службе». Благородная независимость критики содрогается от этих слов. Видите ли, в чем дело: ее пугают и коробят слова «служба», «государство». Ей мерещится, что под этими словами Гоголь выпрашивает крестик или чин коллежского асессора за свою «Шинель», за свой «Нос» или за свои «Мертвые души». Несмотря на свое либеральничанье, критика не понимает истинного либерального смысла речи, сказанной Гоголем. Он хотел сказать и сказал, что честный и талантливый писатель на поприще своем так же служит государству, то есть отечеству, то есть согражданам своим, и приносит им пользу, как и воин и администратор в среде своей деятельности. Воззрение это и справедливо и либерально. Государство, или правительство, которое разделяет это воззрение и помогает писателям посвящать себя исключительно умственному делу и письменным трудам, поступает также в смысле просвещенного либерализма. Но этот либерализм не имеет ничего общего с либерализмом либералов-самозванцев. Они и не понимают его. Критике не нравится выражение Жуковского: «Поэзия есть добродетель». Так что же? о вкусах спорить нельзя. Может иной, пожалуй, любить и такую поэзию, которая все, что хотите, но только никак не похожа на добродетель. Критике не нравится, что Карамзин во время оно желал быть историографом, то есть иметь свободный доступ к государственным архивам. Не нравится и то, что в звании историографа получал он скромную пенсию в вознаграждение за потерю тех денег, которые он выработывал своим журналом «Вестник Европы». Но, на беду нашей либеральной критике, нашлись и тогда истинно либеральные сановники, как Муравьев и Новосильцов, которые ходатайствовали пред либеральным правительством за Карамзина и дали ему возможность исключительно посвятить себя историческому труду. Критика еще так и сяк, хотя скрепя сердце, будто мирится с пенсией Карамзина. Но критика вооружается на Гоголя за то, что он получал пособия от правительства; она видит нечто возмутительное в патриархальном ходатайстве за него друзей и министерства. Что же делать, если в это нелиберальное время запоздалые, каковы были Жуковский и министр Уваров, иначе смотрели на это, нежели смотрят передовые сигнальщики нашего времени. Гоголь не был способен сделаться литературным барышником: ему для труда нужны были время, спокойствие и свобода. Он был богат талантом, но беден деньгами и здоровием. Все это сообразили патриархальные доброхоты: они обратили милостивое внимание государя на Гоголя и дали ему до некоторой степени возможность писать, где он хочет, когда он хочет и что захочет. Удивительно, как эти старосветские патриархи любили стеснять, подавлять и тормозить волю и действия несчастного ближнего!

Разумеется, хорошо было бы, если писатель с талантом непременно имел бы заранее сто тысяч рублей годового дохода. В таком случае мог бы он свободно писать и даром пускать в обращение свои печатные произведения. Но ведь стотысячные писатели редки. Как ни делай, а все же вопрос снизойдет до денег, то есть до презренного металла. Очень знаем, что этот презренный металл претит нашей независимой критике, что им брезгают наши литературные судьи, которых бескорыстие дошло до какой-то баснословной чистоты. Известно, что каждый из них, говоря о своем сотрудничестве в журнале, может сказать:

Но ведь это одни благородные и умилительные исключения, а вопрос о гонорариях все-таки стоит пред нами как роковая необходимость.

Допустим здесь одно предположение, которое, конечно, у нас несбыточное, но перенесем это предположение, например, в биржевую и спекулятивную Францию, где все на деньги и за деньги, или, пожалуй, в Японию, так охотно и так гостеприимно встречающую всякий европейский посев. Положим, что в том или другом государстве встретятся борзописцы, которые получают от редактора повременного издания известные разовые деньги (театральное выражение), чтобы в срочные дни выходить на потеху публики, кривляться, ломаться и гаерствовать на балаганных подмостках газетного фельетона. Неужели эти разовые деньги честнее тех, которые Карамзин в виде пенсии, а Гоголь в виде пособий получали от правительства? Ведь правительство в этом случае олицетворяло государство и отечество; таким образом, неужели деньги, им выдаваемые или даже жалуемые, должны уступить в нравственном достоинстве своем деньгам той или другой журнальной редакции?