Владимир Герье - Французский этик-социалист XVIII века

Всем до некоторой степени известно, каким революционным ферментом сделалась идея народовластия, которой Руссо придал такой конкретный, материальный смысл; как сильно содействовала возбуждению страстей его чувствительная идеализация народных масс; но та политическая формула, основанная на идее господства законодательной власти над исполнительной , которая послужила рычагом к свержению старого порядка и определила характер и все дальнейшее развитие французской царствующей демократии, была, как мы увидим ниже, высказана Мабли еще за 20 лет до революции. Господство этой формулы обнимает эпоху национального собрания, а также и законодательного; она сначала послужила средством для мирного уничтожения монархии путем законодательных или конституционных мер, затем, при втором собрании, для неконституционного, насильственного устранения её.

Время конвента было торжеством политической теории, низведшей исполнительную власть на степень подчиненного орудия закона , воплощаемого в народном собрании, и, вместе с тем, было эпохой испытания и практической проверки этой теории, формулированной аббатом Мабли; но в истории конвента мы встречаемся, кроме того, с другой, совершенно различной, стороной учения этого теоретика-моралиста. Относительно эпохи конвента и властвовавших в нем якобинцев до сих пор распространены не только в обществе, но и между специалистами изумительные недоразумения. Недавно переведена на русский язык книга одного английского ученого, где говорится «об очистительном огне якобинства», о том, что «бешеный поток социальной энергии, в которой якобинцы затопили Францию, был столько же необходим для неё, сколько поток варваров был необходим для перерождения римской империи». Слова эти, подтверждают, что самый решительный позитивизм в философии не спасает писателя от не научных суждений и легкомысленных аналогий, как это случилось с ученым Морлеем, которому принадлежит приведенное мнение [4] Морлей. Дидро и энциклопедисты . Перев. Неведомского, стр. 251-2. . В основании французского якобинства лежало глубокое противоречие, которое неизбежно должно было довести его представителей до самоистребления и корни которого можно проследить в предшествующей литературе. Согласные между собой в политическом радикализме и стремлении к диктатуре, дружно прибегая к одним и тем же средствам для истребления своих противников, якобинцы совершенно расходились между собой в социальных и этических идеалах. То был, с одной стороны, фанатизм безверия и материалистического благополучия, с другой – фанатизм доктринерной этики, основанной на религиозно-философском начале и на принципах стоическом и аскетическом. Корни последнего направления, насколько оно высказалось в революции, идут от Руссо и преимущественно от Мабли. Если можно говорить в виду безнравственных средств и результатов о нравственной струе среди якобинства, то это должно относиться только к тому направлению его, главным, хотя и не самым благородным, представителем которого явился Робеспьер. Чтобы правильно судить о нравственном и практическом значении этого направления, нужно оторвать его от примеси случайных условий и личного элемента в истории якобинства, а для этого всего удобнее рассмотреть его в сочинениях Мабли.

С идеями Мабли мы встречаемся еще и в ту эпоху революции, когда начал происходить обратный политический процесс и исполнительная власть стада, с своей стороны, предписывать закон представителям народа – во время директории: единственная чисто социалистическая вспышка в прошлом веже – заговор Бабёфа, является попыткой практически осуществить идеал, всего обстоятельнее и реальнее изображенный в сочинениях Мабли.

Произведения этого писателя, впрочем, представляют нам не один только отвлеченно-научный интерес; они важны не только для знакомства с идеалами XVIII века и с историей революции. Вторая половина нашего века снова выдвинула на первый план проблемы, которыми преимущественно занимался Мабли.

Вопрос об отношении этики к политике, нравственных начал в положительному законодательству возбуждается вновь и требует особенно тщательного внимания в русской публицистике. Вопрос этот можно назвать вечным, т. е. не допускающим никакой абсолютной формулы: политика и этика представляют самостоятельные области; но границы их смежны и могут быть передвигаемы в ту или в другую стороны; всякое практическое разрешение относящихся сюда вопросов должно быть поставлено в зависимость от исторических и экономических условий страны и от нравственной и политической зрелости данного общества. Но именно потому, что этика и политика смежны, всегда будут люди, которые станут искать разрешения политических и нравственных вопросов в отождествлении политики и этики. Неясное отношение к этому вопросу есть основная ошибка той экономической школы, которая вполне справедливо не желает рассматривать человеческое общество только с точки зрения хозяйственного производства, но делает отсюда неправильный вывод, что экономическая наука должна исходить от этических требований. Всякий, кто искал в сочинениях ученых представителей этического социализма ответа на свои недоумения, согласится, что в них нигде нельзя найти ни точного представления об этике, ни удовлетворительного определения её, и что поэтому все практические выводы, построенные на таком шатком основании, должны оказаться сбивчивыми и неприловимыми в жизни. У диллетантов же этого направления неизбежная смутность понятий, проистекающая от неопределенности начал, высказывается иногда очень наглядно в полном противоречии выводов и положений, когда они, например, взывают в христианству, как в опоре социалистических учений, или на нравственном требовании любви к ближнему основывают принудительную государственную политику в юридической и финансовой области.

Для выяснения таких недоразумений можем быть особенно полезно изучение теории Мабли, так как у этого писателя вопрос рассмотрен без всяких околичностей и недомолвок, сведен к основным принципам и последовательно проведен до практических требований от политики, которые и могут служить проверкой всему учению.