Владимир Герье - Французский этик-социалист XVIII века

Les Vertus Humaines ont leur délire.

Mably. Oeuvres Comp. T. XV, p. 255.

В 1787 году, за два года до революции, перед королевской академией «Надписей» было произнесено, в память одного из, знаменитых писателей того времени, похвальное , начинавшееся следующим образом: «Пятнадцать веков весь мир был подернут густым мраком; всякий свет погас; источники нравственности были отравлены; под именем политики чествовалось искусство порабощать и обманывать людей; это пагубное искусство было облечено в точные формулы, и развращенные писатели научали честолюбцев быть несправедливыми по принципу и систематично коварными. Если некоторые личности силою своего гения и поднимались над всеобщим развратом, то они не были в состоянии исправить свой век, и все их планы погибали вместе с ними. Честолюбие продолжало вводить нас в заблуждение. Открытие нового мира, торговля, художества доставили нам новые богатства и, вместе с тем, вызвали среди нас лишния потребности и новые пороки. Народы, прежде искавшие себе славы в честолюбивых затеях и завоеваниях, теперь стали искать счастья в удовлетворении своего корыстолюбия и в наслаждении роскошью; всякая мера была забыта; золото сделалось божеством для Европы; добродетель превратилась в пустой звук, а честные нравы, преданные забвению, стали предметом презрения и насмешки. Но среди нас явился человек, воспитанный на творениях классиков, который нашел в них следы того небесного идеала, той нравственной красоты, самое чутье которых мы утратили; один из первых между новыми писателями он раскрыл нам тесную связь между этикой и политикой, доказал, что нравы составляют источник и основание общественного благополучия; он призывал всех людей и все общества усвоить себе эту простую и возвышенную в своей простоте идею. Вся его жизнь, все его сочинения, написанные в течение сорока лет, были посвящены развитию этой полезной и плодотворной истины. Свои положения он доказывал опытом всех веков и примером всех народов; все, что он писал, было проникнуто строгим единством, не скажу системы, но учения, от которого он никогда не удалялся. Принципы его были определенны; он упорно держался за них, никогда не колеблясь и не блуждая по капризу модных мнений. Он высказывал суровые истины и заявлял их не только сильно и энергично, но иногда и с резкостью, которая есть ничто иное, как негодование добродетели, раздражающейся при виде пороков и несправедливостей; и, тем не менее, в наш век, до крайней степени легкомысленный и развращенный, он находил друзей и читателей. Таков был мудрый и добродетельный человек, память которого мы собрались почтить» [1] Brizard Eloge Historique de Mably. .

Кому воздавал оратор такую торжественную похвалу? Кого разумел он из тех философов XVIII века, которые новизной своих идей прославились во всей Европе и были почитаемы, как благодетели человечества? Большинство современных читателей, даже в самой Франции, затруднилось бы теперь угадать имя писателя, за которым признавалась такая культурная роль, и пришло бы даже в некоторое недоумение, узнавши, что предметом высокопарной речи был аббат Габриель Бонно де-Мабли.

Между тем, немного можно указать писателей, которые стояли так высоко в общественном мнении Франции и образованной европейской публики и которые пользовались, в свое время, таким нравственным и ученым авторитетом в глазах людей самых различных взглядов и положений, как именно Мабли. Он был предметом восторженного поклонения в кружках, мечтавших о всеобщем благоденствии на основании нравственного перерождения и переустройства общества; так, к числу самых горячих поклонниц его принадлежала герцогиня д'Анвиль, в салоне которой встречались самые передовые люди дореволюционной эпохи, и развивались самые радикальные теории; где, например, молодой Барер, будущий докладчик комитета общественного спасения, встречал Кондорсе, Джеферсона и Лафайета и много наслушался об американцах и их усовершенствованной конституции [2] Mémoires de Barère I, 376. Герцогиня д'Анвиль была матерью герцога де-Ларошфуко, прославившагося своей ультра-либеральной деятельностью в учредительном собрании; она имела несчастие быть свидетельницей его ужасной смерти в Жизоре от рук толпы, подстрекаемой эмиссарами парижской коммуны, произведшей сентябрские убийства. . По настоянию влиятельной герцогини и на её деньги, академия устроила конкурс для похвального слова в память Мабли. в этом конкурсе, кроме аббата Бризара, принял участие и известный в свое время историк Левек, слово которого менее патетично, но более богато сведениями о Мабли и критическими суждениями о его ученой деятельности. К Мабли, так же как и к Руссо, обратились польские магнаты с просьбой составить проект государственного устройства для их страны. При французском дворе думали поручить ему воспитание дофина; а сам Людовик XVI так почитал Мабли, что, еще в 1792 году, желая поблагодарить одного преданного ему публициста за представленный им проект, отозвался о последнем, как об образце политики и философии, «который сделал бы честь самому Мабли».

Странный контраст с этим всеобщим сочувствием к Мабли в XVIII веке представляет теперешнее невнимание к нему со стороны его соотечественников [3] До сих пор, кроме упомянутых двух похвальных слов и небольшой статьи в Biographie Universelle, не существует ни одного исследования о жизни и сочинениях писателя, славу которого конвент постановил увековечить гробницей в Пантеоне. . Винить за это следует, конечно, прежде всего историков литературы и политических теорий в XVIII веке, которые обыкновенно довольствуются тем, что изучают произведения и направления только главных деятелей в умственном движении прошлого века, едва касаясь остальных писателей. Так, например, Вильмен, а в наше время Лоран, посвятившие по несколько томов критике литературы XVIII века, оба ограничились знакомством с самой незначительной частью произведений Мабли и потому говорят о нем вскользь. Следствием такого отношения к делу со стороны исследователей является недостаточное знакомство публики с духовной историей французского общества в том веке, который подготовил революцию, и поверхностное представление как о причинах этого переворота, так и об идеях, игравших в нем главную роль.

Особенно ощутителен в генетической истории революции пробел, который обусловливается в ней невниманием к литературной деятельности Мабли. Современный историк, конечно, не присоединится к восторженному отзыву Бризара, даже отбросив риторическую его форму; но, расходясь с автором похвальной речи в оценке его друга и в самых мотивах оценки, он, все-таки, должен будет отвести аббату Мабли одно из самых видных мест в культурной истории Франции и в литературе революционных идей.