Коллектив авторов - Исторический сборник «Память». Исследования и материалы

Солженицын был не единственным автором, который интересовался «белыми пятнами» советской истории. Бо́льшая часть опубликованных в то время текстов по «гулаговской тематике» представляла собой либо мемуары, либо художественные произведения, однако некоторые историки тоже пытались раздвинуть жесткие идеологические рамки в своей науке. Правда, из-за строгого партийного контроля над общественными науками в этой области эффект десталинизации был не столь ощутим. Тем не менее наказания за отступления от сталинского «Краткого курса истории ВКП(б)» уже не были систематическими, а открытые и относительно свободные дискуссии стали возможными на таких мероприятиях, как Всесоюзное совещание о мерах улучшения подготовки научно-педагогических кадров по историческим наукам (декабрь 1962 г.) [26] Whittier Heer N . Politics and History in the Soviet Union. Cambridge, Mass.: The MIT Press, 1973. P. 147. . В Институте истории АН СССР некоторые сотрудники заинтересовались столь «деликатными» вопросами, как история коллективизации (Виктор Данилов), занялись поиском новых методологических подходов, отличных от классических марксистских (Михаил Гефтер) [27] Markwick R.D. Rewriting History in Soviet Russia: The Politics of Revisionist Historiography, 1956 – 1974. Basingstoke: Palgrave, 2001. Ch. 3 – 5. . Старшим научным сотрудником в Институте истории работал и Александр Некрич, специалист по британской внешней политике во время Второй мировой войны. В то время он готовил к публикации монографию «1941. 22 июня», посвященную предпосылкам немецкого нападения на Советский Союз и демонстрирующую непростительные стратегические просчеты советского руководства и лично Сталина.

Несмотря на наметившиеся перемены, официальная советская история в глазах интеллигенции оставалась лживой, чересчур политизированной и не отражающей действительность. Известный историк и политик Юрий Афанасьев, начавший карьеру при Брежневе и ставший при Горбачеве «прорабом перестройки», впоследствии дал такой отзыв: «Монополизм и монологизм в отношении к исторической истине дополняла крайняя степень политизированности самих представлений об истинном и ложном в исторической науке. Это со всей очевидностью вело к сужению и деформации историографического поля» [28] Афанасьев Ю.Н . Феномен советской историографии // Советская историография / Под ред. Ю.Н. Афанасьева. М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1996. С. 36. . Диссиденты еще более сурово осуждали политический и идеологический контроль над исторической наукой. По мнению Петра Якира, Ильи Габая и Юлия Кима,

в общественных науках продолжает навязываться губительный и необратимый диктат конъюнктуры. Отступление от истины – смерть для ученого, а наши историки новейшего времени, философы, политэкономы вынуждены делать это каждодневно. Если же случайно частица правды прорвется в печать, авторы подвергаются гонениям. Примеры этого хорошо известны [29] Габай И.Я., Ким Ю.Ч., Якир П.И . Открытое письмо «К деятелям науки, культуры и искусства» с призывом выступить против политических репрессий в связи с политическими процессами в СССР (дела Синявского – Даниэля, Гинзбурга – Галанскова и др.), ужесточением цензуры и идеологической реабилитацией Сталина. Архив самиздата (далее – АС) 14 // Собрание документов самиздата. Т. 1. Мюнхен: Samizdat Archive Association, 1972. .

В условиях, когда цензура ужесточилась, а важные исторические вопросы не могли обсуждаться в профессиональной среде, дискуссии о советском прошлом переместились в самиздат. По рукам ходили не только не прошедшие цензуру литературные тексты, но и открытые письма против реабилитации Сталина, и аналитические очерки, в которых тесно переплетались прошлое и настоящее, что свидетельствовало об актуальности уроков сталинского периода для современной политической жизни.

На Октябрьском пленуме 1964 года Н.С. Хрущев был свергнут. Переворот не вызвал протестов; наоборот, народ широко его приветствовал. Всеобщее недовольство вызывал не столько антисталинский курс Хрущева, сколько его импульсивность, приведшая к многочисленным просчетам в экономике и внешней политике. Даже творческая интеллигенция, недавно ставшая объектом гонений, изначально встретила его падение одобрительно. Однако скоро наметился новый идеологический курс, решительно отступавший от политики десталинизации, и «литературная оттепель» окончательно пошла на убыль. Уже в мае 1965 года, во время празднования двадцатилетия победы в Великой Отечественной войне, ясно ощущались признаки грозящей реабилитации Отца народов. «С самых высоких трибун во вполне положительном контексте называлось имя И.В. Сталина. Газеты сообщали об аплодисментах, раздавшихся при упоминании этого имени», – сетовали П.И. Якир, И.Я. Габай и Ю.Ч. Ким в открытом письме протеста в 1968 году [30] Там же. .

Событием, положившим начало диссидентскому движению, обычно считается суд над Юлием Даниэлем и Андреем Синявским в феврале 1966 года. Двух писателей арестовали в сентябре 1965-го за публикацию крамольных литературных произведений на Западе под псевдонимами. В День советской Конституции, 5 декабря 1965 года, группа инакомыслящих организовала неофициальную демонстрацию с целью призвать власти к гласности и открытости предстоящего суда. Силы правопорядка за несколько минут разогнали демонстрантов, однако эта первая свободная демонстрация послевоенного периода имела высокое нравственное значение для бунтующей интеллигенции. Правда, ни этот протест, ни последовавшие за ним не спасли обвиняемых от сурового судебного приговора: Даниэль и Синявский были осуждены к 5 и 7 годам заключения соответственно. Этот политический процесс оказался первым из длинного ряда: вместо того чтобы устрашить инакомыслящих, новые репрессии вызвали бурю протестов среди интеллигенции, опасавшейся возможного возрождения «сталинских методов». Постепенно, благодаря регулярным выступлениям групп единомышленников по одним и тем же вопросам, с одними и теми же призывами, сложилось так называемое «диссидентское движение» – со своими ценностями, своей этикой, своими кодами общения и акций.

Правда, стремление к максимальной точности заставляет нас сомневаться в правомерности такого обобщающего термина, как «диссидентское движение». По мнению бывшего диссидента и члена редколлегии «Памяти» Александра Даниэля, «диссидентство – это никакое не движение, а скорее совокупность общественных движений и индивидуальных поступков, разнородных и разнонаправленных (а зачастую противонаправленных) по своим целям и задачам » [31] Даниэль А.Ю . Диссидентство: культура, ускользающая от определений? // РОССИЯ / RUSSIA. Вып. 1 [9]: Семидесятые как предмет истории русской культуры. М.: О.Г.И., 1998. С. 112. Курсив в оригинале. . Да и само определение термина «диссидент» часто оказывается яблоком раздора в научных дискуссиях [32] Интересная дискуссия по этой теме содержится в статье: Богораз Л.И., Даниэль А.Ю . В поисках несуществующей науки (Диссидентство как историческая проблема) // Проблемы Восточной Европы. 1993. № 36 – 37. С. 142 – 161. . В нашей статье мы, к сожалению, не можем уделить должного внимания этому вопросу. Скажем только, что самая видная группа диссидентов, часто называемая правозащитниками, представляла собой лишь небольшую часть обширного целого, состоящего из множества религиозных, национальных и политических групп. Даниэль отрицает также существование единой диссидентской идеологии или отдельной диссидентской культуры и предпочитает говорить об общей «культуре диссидентства»: