Алексей Рощин - Страна утраченной эмпатии. Как советское прошлое влияет на российское настоящее

Отсюда же – неформальный, но явственный для всех запрет на любые контакты с «наказанным» властью. Многочисленные мемуаристы советской поры рассказывали, как в моменты «опалы» вокруг них мгновенно образовывалось «безвоздушное пространство», все «друзья и коллеги» моментально испарялись из зоны видимости.

Происходило это потому, что все были в курсе негласного правила, что с «наказанным» общаться нельзя, это табу. Откуда это «знание»? Да оттуда же, откуда у обезьян из эксперимента.

В некоторых мемуарах авторы с каким-то удивлением вспоминают о смельчаках, которые не покидали их даже в самые тяжелые моменты «опалы» – давали подработки, помогали с едой и одеждой – и их даже никто за это не наказывал! Думается, тут тот же самый случай: экспериментаторы с брандспойтами давно уже думать забыли о своем «эксперименте» – а обезьяны все еще ходят голодными под связкой бананов, боясь к ним притронуться: «Таков обычай!»

Еще один мощнейший механизм подавления эмпатии, который работал в СССР, – это Советская армия.

Каждые полгода она поставляла в «народное хозяйство» миллионы молодых мужчин с надежно блокированной способностью к эмпатии.

Каким образом? Это достигалось «само» через господствовавший практически во всех воинских частях социально-психологический механизм «дедовщины». Более подробно о «дедовщине» я рассказываю в своем специальном исследовании данного феномена, здесь же лишь отмечу, что «дедовщина» в армии, построенная на непрерывных издевательствах и унижениях, служит прекрасным средством подавления эмпатии. В в/ч, пораженной «дедовщиной», склонный к эмпатии военнослужащий просто не мог долго протянуть в казарме: постоянное лицезрение сцен насилия и унижения собственных «однополчан» этому мало способствует. В результате те призывники, которые изначально были мало склонны к эмпатии, «дубели» окончательно. Те же, в ком эта способность оставалась жива, или вступали в безнадежный конфликт со всем «воинским коллективом», включая офицеров, и погибали (избиение «дедами», самоубийство), или же – подобно шолоховским станичникам – приучались успешно давить в себе непрошеные чувства.

Кстати, о непрошеных чувствах. Многие люди, мало знакомые с психологией, склонны считать эмоции вредными. Они, дескать, лишь мешают эффективно принимать решения и достигать поставленных целей, «путают» человека, «превращают его в размазню» и т. п. Вот, дескать, как было бы здорово, если б можно было у человека эмоции вообще отключить! Какой бы эффективный получился деятель, настоящий мачо или женщина-вамп! Не правда ли?

Нет, не правда. Точнее сказать, дело обстоит прямо противоположным образом. Расстройства психики, связанные с «отключением» эмоциональной сферы у больных, достаточно хорошо известны в психиатрии. Вызываются они, как правило, органическими поражениями головного мозга. Такие больные в самом деле не в состоянии испытывать практически никаких эмоций… Но это вовсе не делает их «эффективными биороботами».

Наоборот: главная проблема «безэмоциональных» больных заключается в том, что они, оказывается, вообще неспособны к действиям! Нет эмоций – нет мотивации, нет мотивации – нет действий. Главная проблема психиатров с больными без эмоций – научить их принимать хоть какие-то, самые простейшие решения: есть кашу или овощи, лежать или стоять и т. п. Интеллектуально они, как правило, вполне сохранны, могут многое объяснить, обо всем поговорить, все обосновать… Единственное – сделать ничего не могут.

Не правда ли, есть в этих людях что-то похожее на наш народ, на «дорогих россиян»? Те же, удивляющие многих вялость и апатия, неспособность отстаивать даже свои простейшие права. У нашего народа, как у социального организма, тоже отключены эмоции… Точнее, то, что я бы назвал «Главной Социальной Эмоцией», – эмпатия. Нет эмпатии – нет и социальных действий. А ее в самом деле нет – она надежно блокирована.

Возможно, именно поэтому у нас в стране до сих находится в столь странном, полумертвом состоянии профсоюзное движение. Ведь в основе любых профсоюзных действий лежит солидарность, а солидарность невозможна без эмпатии.

Иначе зачем люди будут начинать забастовку, требуя, к примеру, вернуть работу своим уволенным товарищам?

Если нет эмпатии, «эмпатоэктомированному» [2] Здесь соединение слов «эмпатия» и «эктомия». Эктомия – удаление органа или определенной анатомической части тела. приходится прибегать к рациональным доводам, как, например: «Если я не выступлю сейчас в поддержку уволенных, то завтра, возможно, уволят уже меня…» Проблема всех рациональных доводов в том, что они – как мы уже знаем от психиатров – не могут составлять надежной мотивационной основы. И понятно почему: ведь на любой довод «за» всегда можно найти десяток «против» и еще сотню «не совсем «за».

В итоге профсоюзники вяло обмениваются между собой различными доводами «за» и «против», а профсоюз влачит, в основном, виртуальное существование…

Рассуждая о не совсем приятных особенностях собственного народа, всегда надо иметь в виду, что ты тем самым в определенном смысле выносишь приговор и самому себе. Ведь о чем мы сейчас говорим? По сути, о чем-то вроде «народного БИОСа». О неких «предпрограммах», заложенных в наше сознание и подсознание еще до нашего рождения.

Значит, следуя логике, все это должно быть характерно и для меня самого. Я ведь тоже – часть народа. Значит, мой биос точно так же поврежден. Тот есть такое «нарушение эмпатии» должно быть характерно и для меня самого…

Я думал над этим. И все время возвращался к своей большой работе над проблемой «дедовщины в армии». Я ведь действительно много копался во всем этом – разговаривал с «дембелями», читал отчеты, делал классификации… В процессе ко мне периодически приходила шальная мысль, что «в этом есть что-то не то».

Я все-таки думаю, что человеку с нормальной эмпатией было бы чрезвычайно трудно перебирать все эти случаи стационарных издевательств, составляющих суть нашей армии, издевательств, поставленных «на поток», ставших системой. Описывать эту систему, выяснять ее целесообразность – зачем? Возможно, в том, что я выбрал само это направление, и проявляется этот внутренний порок – сниженная эмпатия.

Из всего вышеизложенного есть одно следствие, которое можно назвать парадоксальным: очень похоже, что коммунистическая пропаганда имеет чрезвычайно мало шансов на успех именно у нас, в «постсовке».

Почему? Ответ прост. Исторически и содержательно «красная» пропаганда чрезвычайно эмоциональна и даже слезлива. В сущности, она вся и построена на эксплуатации чувства «братства» и той же самой эмпатии. Вспомним хотя бы текст самой популярной песни времен Октябрьской революции – «Варшавянки»: