Терри Пратчетт - Опечатки

К сожалению, как раз перед тем, как они всё это проделали, огромный танкер уже забрал изрядное количество шлама сточных вод и отвез в большой резервуар местных очистных сооружений. Это еще неплохо. По крайней мере, они никуда не уехали. Но как найти несколько малюсеньких – меньше горошины – сварочных брызг, которые не слишком-то и радиоактивны, в восьмидесяти тысячах галлонов дерьма? Просто нащупать их не получится.

Собрали комиссию из работников очистных сооружений и атомной электростанции. Очень интересно было сравнивать концепции опасности и риска. Ядерщики говорили: «Мы всё знаем о радиации, мы найдем отходы, их легко обнаружить, это не проблема, но это же дерьмо!» А очистники: «Ну да, дерьмо, мы привыкли к дерьму, мы его едим и пьем, но ядерные отходы!»

В конце концов они придумали гениальный ход: всё это закачали в танкеры, отвезли на угольную электростанцию в центральных графствах и сожгли. Пепел положили на конвейерную ленту и прогнали под счетчиком Гейгера. Он засек три крошки железа, которые сохранили слабую радиоактивность, и на этом всё закончилось. Я был впечатлен. Столько усилий потребовалось для поиска этих крошек, которые были куда менее опасны, чем тот высотометр. Их поиск – вопрос скорее чести, чем безопасности. Вопреки распространенному мнению, ядерщики очень стараются не выпускать всякие опасные штуки в мир.

Я говорил с человеком, который перевозил эти отходы на танкере. Я спросил, боялся ли он. Он ответил: «Не особо. До этого я вез креветок, просроченных на три месяца. Вот это было страшновато».

Все, принимавшие участие в операции – включая меня, я ведь отвечал за взаимодействие с прессой, – получили маленькие неформальные сертификаты на память о приложенных усилиях. Инженеры склонны к весьма изысканному юмору, поэтому сертификаты были напечатаны на темно-коричневой бумаге.

А еще раз… Я не помню точно, что конкретно случилось и на какой конкретно станции, но Фред что-то опять сделал. Я весь день отвечал на звонки и был на таком взводе, что пришел домой вечером в пятницу, открыл компьютер и приступил к работе. Утром воскресенья моя жена прокралась наверх, сохранила файл и уложила меня в кровать. Это была последняя треть «Творцов заклинаний».

Я решил как можно скорее уйти из индустрии. Общения с прессой там было столько, что у меня мозги кипели. Кроме того, первые книги о Плоском мире продавались достаточно хорошо, чтобы у меня появилась такая возможность. Я уведомил их за месяц. Попрощались мы очень мило, мне подарили статуэтку из тусклого серого металла, которой я очень дорожу и держу у кровати, потому что она позволяет не включать свет по вечерам.

Я уволился… и начал писать больше. Возможно, новый рабочий темп привел к тому, что теперь я принимаю таблетки от давления. Если я не писал, я впадал в ужас. Я дошел до того, что я начинал новую книгу в тот день, когда заканчивал предыдущую. Одно время я писал по четыреста слов чистовика каждый день. Если книга заканчивалась через триста, я писал сто слов для следующей. Никаких оправданий. Умер мой дед, я поехал на похороны, написал четыреста слов. Рождество, послеобеденный сон, четыреста слов. Я жил так многие годы, потому что был твердо уверен, что если ты ничего не пишешь в этот момент, то ты и не писатель вовсе. Ты мошенник. К тому же я думал, что если прекращу писать, волшебство пропадет. И я добился кое-какого успеха. Книги продавались очень хорошо. «Мор, ученик Смерти» занял второе место в списке бестселлеров. Роман «Посох и шляпа» – первое, и он продержался в этом списке три месяца. И тогда я вошел в моду, из которой не вышел до сих пор. Я потерял счет проданным книгам. Я слышал цифру пятьдесят миллионов, в сорока пяти я уверен. Сложно уследить. Очень много книг, переводов, переизданий и прочего.

Проблемы были с Америкой. Кое-кто из вас видел, как я вчера на коленях умолял о «Хьюго». Я всегда мечтал стать стендап-комиком и готов на всё, лишь бы рассмешить публику. Хотел бы я получить «Хьюго»? Какой же почетный гость «Ворлдкона» без парочки премий? Я понимаю, что до этого меня считали недостойным, потому что ранние мои книги в США печатали в неправильном порядке, без корректуры, нарушая сроки, ставя на обложке неправильное имя… И так далее. А еще меня печатали и не говорили, что напечатали, и довольно часто. К девяносто восьмому году мне всё это так надоело, что я был готов официально передать права на публикацию в США британскому издателю, потому что некоторые из вас… а то и все, как мне думается, участвовали в переброске десятков тысяч британских книг в Америку, потому что не хотели ждать американских изданий. Моих издателей это совершенно не волновало.

На конвентах в США я подписывал одно британское издание за другим. Вам не кажется, что это странно? Редактор пытался мне помочь, но без поддержки это было нелегко.

А потом американский агент попросил меня подождать. Сказал, что всё меняется. И действительно, в «Харпер Коллинз» были большие перестановки, и наконец-то у меня появился издатель, который воскликнул: «Этот мужик продает газиллионы книг, но почему-то не у нас! Надо что-то делать».

Они нашли журналиста, который умел писать мою фамилию. Это уже было неплохо. В двухтысячном году мне даже устроили тур.

В девяносто шестом году один тур уже был, совершенно жуткий. Бо́льшую часть времени я мотался между аэропортами и питался только жирными шариками и солеными палочками, которые подают в самолетах. Всё остальное тоже было ужасно. Я больше так не хотел и, когда меня пригласили, отправил им длиннейший список требований вроде: «Я не собираюсь посещать радиопередачи под названием “Доброе утро, городгдеяникогданебылиоткудауедучерездвачаса”, «Я не согласен на перелеты, из-за которых буду попадать в отель после семи вечера…»

Да-да, приезжать в отель к полуночи очень неприятно. Кажется, это Рокки Фриско спас меня в Мэдисоне, штат Висконсин, потому что в отеле еды уже не подавали, а у него осталась холодная пицца. Настоящий разгул, а? Приезжаешь в полночь, жуешь холодную пиццу, встаешь в полседьмого и едешь на передачу «Доброе утро, городследянойпиццей»…

Короче, они на всё согласились. Я был в шоке. В двухтысячном году на самую маленькую автограф-сессию пришло больше народу, чем на самую большую в девяносто шестом. Пару лет назад был еще один тур, тоже довольно масштабный – пожалуй, даже покрупнее, чем в Англии. Кажется, я все-таки начал продаваться в Штатах. Как знать, может быть, через пару лет я добьюсь того, что можно было бы устроить уже году в девяносто шестом.

Я до сих пор чувствую себя мошенником. Я же всё это делаю для развлечения. У меня не было никаких планов. Первые несколько книг я написал для развлечения. И следующие тоже. Мне просто хотелось это делать. Это что-то мне давало.