Саша Камских - Институт экстремальных проблем

— Сережка, дурачок, что ты делаешь? — Ира всхлипнула то ли от смеха, то ли от пережитого испуга. — То из окон прыгаешь, то на голове ходишь!

— Ура! Я – дурачок! — Сергей с хохотом начал собирать свалившиеся с Ирины и разлетевшиеся по дивану горчичники. — Можешь еще отказаться, если жизнь с таким типом кажется тебе слишком беспокойной! Нет!!! Не смей отказываться! Забираю свои слова обратно! Ты уже согласилась, больше я ничего слушать не буду! Со своей стороны, обещаю из окон не прыгать!

— Куда же мне деваться после всего этого?! — простонала от смеха Ирина.

— Никуда не денешься! — пообещал Сергей и вдруг стал серьезным. — В воскресенье я приглашаю тебя в гости, пора тебе с моей мамой познакомиться. Ира, ты что? — Томский заметил нешуточный испуг в глазах Ирины, которая вдруг притихла. — Неужели ты боишься мою маму?

— Она меня не одобрит. — Ирина печально покачала головой. — Я ничего не умею: ни шить, ни вязать, ни готовить, характер у меня строптивый, я не смогу посвятить себя полностью семье, как это сделала твоя мама, я…

— Я все это уже слышал, и, по-моему, ты говоришь ерунду, — остановил ее Сергей. — Я не хочу разбирать тебя на составные части и оценивать: вот здесь добавить не мешало бы, а вот это вообще убрать можно, без этого лучше. Ты для меня, — он запнулся, подыскивая нужное сравнение, — как большой драгоценный кристалл, уникальный, ценный своей неповторимостью и цельностью. Из него можно наделать много маленьких камушков, искусно огранить их, убрать частички с дефектами, а потом собрать из них красивое украшение, которым все будут восхищаться. Но это будет уже совсем не то. Ты понимаешь, — Сергей нежно прикоснулся губами к Ириным глазам, которые изумленно смотрели на него, — человека без недостатков, наверное, вообще любить нельзя. Им можно восхищаться, но он, в какой-то мере, будет пугать своей неестественностью. Я люблю тебя целиком и не хочу задумываться ни над какими деталями. Единственное, о чем я тебя попрошу, — брось курить, Иришенька, пожалуйста. Совсем не потому, что мне неприятен запах табака, я спокойно к этому отношусь, — Томский тяжело вздохнул, — а потому что у меня отец от табака умер.

— Он много курил? — тихо спросила Ира.

— Он вообще не курил и умер не от рака легких, как ты, наверное, подумала, а от цирроза печени. И совсем не пил, — добавил с досадой Сергей. — Он работал технологом, затем начальником цеха на нашей табачной фабрике, иногда чуть не сутками пропадал на работе. Врачи, которые поставили диагноз слишком поздно, потом сказали, что цирроз могла вызвать табачная пыль, много лет попадавшая в организм. Он умер, когда мне исполнилось четырнадцать. Я все понимал, что происходит… — Сергей уткнулся лицом в подушку и долго молчал, а Ира бережно гладила кончиками пальцев его волосы. — Это было страшно видеть, как полный сил цветущий мужчина – я по сравнению с отцом просто задохлик – на глазах превращается в скелет с раздутыми от водянки ногами и животом. Как мама все это выдержала, как не заболела сама, я не понимаю до сих пор, тем более, что я после смерти отца полностью сорвался с тормозов. Меня родители, особенно отец, всегда держали под достаточно жестким контролем, а тут я оказался предоставлен самому себе. Ну и понеслось… — Томский сел и отвернулся от Ирины. Она подумала, что он больше не хочет говорить об этом, но Сергей продолжил: — Не знаю, какой ангел-хранитель уберег меня – из компании, с которой я тогда связался, со временем сели все: кто за драку, кто за угон, кто еще за что. Только случай несколько раз не дал мне влипнуть в какую-нибудь историю – то у мамы поднималось давление, и я вызывал «Скорую» и встречал врачей вместо того, чтобы шататься по улицам, то как-то раз, когда я собрался на закончившуюся резней дискотеку, прорвало батарею, и плясать пришлось дома с тряпками и ведрами, то сам поскользнулся на крыльце и чуть не сломал руку. Из школы меня не выставили после восьмого класса только потому, что, как ни странно, я учился тогда без троек, это уже в десятом классе едва со справкой вместо аттестата из школы не вылетел. Каким чудом поступил в техникум, как сдал экзамены, до сих пор не пойму… Когда я уходил в армию, мама была счастлива, потому что мечтала хоть на какое-то время оторвать меня от тех моих дружков. Надо сказать, в десанте мозги мне вправили, хотя не до конца; единственное, на что хватило ума, — череп в берете не набить! — Томский скосил глаза на плечо с наколкой, на которой из-под купола парашюта яростно скалился то ли снежный барс, то ли леопард, с силой потер его ладонью и опять замолчал надолго, а потом, не оборачиваясь, глухо сказал: — Извини, Ира, мне нужно было рассказать тебе обо всем давным-давно, а не сейчас, когда наши с тобой отношения зашли так далеко.

— Неужели ты думаешь, что я теперь к тебе начну относиться по-другому? Стану меньше любить тебя после того, что я сейчас услышала? Какой дурной!

Ирина села рядом с Сергеем и прижалась к нему.

— Наверное, дурной… Все так, как было раньше? Все по-прежнему? — тихо спросил Томский, обнял ее и, спохватившись, закутал в плед. — Кому было сказано не вылезать из-под одеяла?!

Он усадил Ирину к себе на колени, обхватил ее двумя руками и счастливо вздохнул, когда она ласково потерлась щекой о его плечо.

— Сережа, у вас в армии была… дедовщина? — робко поинтересовалась Ира.

— Можно было получить по шее, если начинал кочевряжиться и не понимал по-хорошему, — усмехнулся Сергей, но, заметив полыхнувший в Ириных глазах ужас, поспешил успокоить ее: — Нет, того, о чем сейчас говорят и пишут, в помине не было! Никаких избиений, никаких издевательств! Нормально было, я даже хотел остаться на сверхсрочную или пойти в военное училище, да маму бросить не мог, она очень ждала моего возвращения. Я раньше часто думал, как сложилась бы жизнь, если бы я все-таки остался в армии. Лучше ли, хуже ли… Кто это может знать? — Томский пожал плечами. — До недавнего времени только рождение Лешки казалось мне оправданием своего собственного существования, но теперь я знаю, что все вело к тому, что я встречу тебя.

— А я тебя, — эхом отозвалась Ирина.

— У нас с тобой получился долгий путь друг к другу, теперь давай будем идти вместе.

Сергей обнимал Иру двумя руками, а ей казалось, что он распахнул свое сердце и обнимает ее всей своей душой, хочет вместить ее в себя всю, и от этого становилось особенно хорошо. Защищенность – вот что чувствовала Ирина, находясь рядом с Сергеем или даже просто думая о нем. Она нежилась в потоках невероятной доброты и заботливости, переполнявших Томского, как бутон, который распускается, ловя солнечные лучи и не боясь ни заморозков, ни резких порывов ветра, ни грубых рук, способных оборвать цветение. Ира думала, что рядом с Сергеем не нужно быть резкой, колючей, готовой ежесекундно дать отпор, можно стать слабой и даже покапризничать немножко, как в детстве.