Array Автор - Book

В ту ночь он молился о смерти своего брата.

В этой второй темнице начали появляться и другие служители веры, чтобы разделить с Эйроном мучения. Трое носили облачения септонов с зеленых земель, а еще один — красные одежды жреца Рглора. В этом последнем едва можно было узнать человека. Обе руки у него были сожжены до костей, лицо — обугленный, испаленный кошмар: над растрескавшимися щеками шевелились слепые глаза, подтекая гноем. Жрец умер уже через несколько часов после того, как его приковали к стене, но немые оставили труп там еще на три дня — дозревать. Наконец привели двух колдунов с Востока: оба белесые, как грибы, но губы лилово-синие, словно болезненный синяк; оба изможденные, оголодавшие — кожа да кости. Один из них был без ног.

Немые подвесили его на стропила.

— Прей, — кричал колдун, раскачиваясь взад и вперед. — Прей, Прей.

Надо думать, так звали демона, которому он поклонялся. «Утонувший Бог хранит меня, — сказал себе жрец. — Он сильнее всех других богов, которым поклонялись колдуны, сильнее, чем их черные чары. Утонувший Бог меня освободит». В моменты ясности Эйрон задавался вопросом, зачем Вороний Глаз собирает священников, и думалось ему, что ответ он знать не захочет.

Виктарион уплыл, и с ним уплыла надежда. Утопленники Эйрона, надо думать, полагали, что Мокроголовый прячется на Старом Вике, или Большом Вике, или на Пайке, и задавались вопросом — когда же он объявится и выступит против короля-безбожника. В горячечном бреду его преследовал Урригон.

«Теперь ты мертв, Урри, — думал Эйрон. — Спи, дитя, не беспокой меня больше. Скоро я и так к тебе присоединюсь». Всякий раз, когда Эйрон молился, безногий колдун издавал странные звуки, а его спутник начинал нести дикую тарабарщину на своем восточном языке — тяжело было сказать, проклятия это или мольбы. Септоны тоже время от времени издавали тихие звуки — но ни единого слова, которое жрец мог бы понять. Эйрон подозревал, что и им тоже вырезали языки.

В следующий раз, когда Эурон спустился к ним, волосы у него были зачесаны ото лба назад, а губы посинели почти до черноты. Короны из плавника он уже не носил. Новая корона была железной, а зубцы на ней были сделаны из акульих зубов.

— То, что мертво, умереть не может, — свирепо сказал ему Эйрон. — Ибо тот, кто вкусил смерть единожды, не убоится впредь. Кто был утоплен, тот возродится вновь — железом и кровью.

— И возродишься ли ты, братец? — спросил Эурон. — Думаю, нет. Думаю, если я тебя утоплю, ты так и останешься утопленником. Все боги — ложь, а твой — ложь смехотворная. Бледное, белесое подобие человека с раздутыми членами, волосы колышутся в воде, рыбы лицо объедают — какой дурак будет поклоняться этой пакости?

— Он и твой бог тоже, — настаивал Мокроголовый. — И когда ты умрешь, он сурово тебя осудит, Вороний Глаз. Станешь на веки вечные морским слизняком, будешь ползать на животе и питаться отбросами. Не боишься кары за убийство родича — перережь мне горло и покончи со мной. Устал я от твоего бахвальства.

— Убить моего собственного младшего брата, кровь моей крови, рожденного от чресл Квеллона Грейджоя? С кем же я буду делиться своими свершениями? Победы слаще на вкус, когда рядом милый друг.

— Твои победы — чушь собачья. Ты не сможешь удержать Щиты.

— А зачем мне их удерживать? — смеющийся глаз брата блестел в свете фонаря, синий, дерзкий и полный злобы. — Щиты свое дело сделали. Я их одной рукой взял, другой отдал. Великий король должен быть великодушен, брат. Пусть новые лорды сами думают, как удержать свои владения. Слава завоевателя этих скал будет моей навсегда. Когда они будут потеряны, поражение запишут на счет четырех дурней, которые так охотно приняли мои подарки. — Он придвинулся ближе. — Наши ладьи грабят земли вверх по Мандеру, доходят даже до Арбора и Редвиновых проливов. Старый закон, брат, старый путь.

— Безумие. Отпусти меня, — приказал Эйрон Мокроголовый настолько суровым голосом, насколько мог, — или прогневишь бога.

Эурон принес мокрый бурдюк и винную чашу.

— Тебя, кажется, замучила жажда, — ответил он, наполняя сосуд. — Надо бы выпить — чуток вечерней тени.

— Нет. Эйрон отвернулся от чаши. — Я сказал: нет.

— А я говорю: да. — Вороний Глаз опять оттянул ему голову назад за волосы и вновь залил в рот мерзкое пойло. Как ни стискивал Эйрон зубы, как ни крутил головой из стороны в сторону, в конце концов ему осталось задохнуться или проглотить вино колдунов.

Во второй раз сны были еще хуже первого. Он увидел ладьи железных людей, отданные воле волн и ветра, горящие на волнах кипящего кровавого моря. Он вновь увидел своего брата на Железном Троне, но Эурон в этот раз уже был не человеком. Не людской облик — осьминожий, точно чудище, порожденное кракеном из пучины, вместо лица масса извивающихся щупалец. Рядом с ним стояла тень в облике женщины — высокая, длинная, страшная, руки горят бледным белым пламенем. Им на потеху скакали карлики — мужского и женского пола, они сплетались в плотских утехах, кусали и рвали друг друга, а Эурон и его женщина смеялись, смеялись, смеялись…

Эйрону снилось, как он тонет. Вместо блаженства, что наверняка должно открыться ему в подводных чертогах Утонувшего Бога, снился ему ужас, который ощущают даже самые истово верующие, когда вода наполняет им рот, нос и легкие, не давая дышать. Трижды просыпался Мокроголовый, и трижды пробуждение оказывалось не настоящим — просто еще один сон после предыдущего.

Но наконец-то наступил день, когда дверь темницы распахнулась, и внутрь ввалился немой — без еды, зато со связкой ключей в одной руке и фонарем в другой. Свет был таким ярким, что на него нельзя было смотреть, и Эйрон боялся того, что этот свет значил. «Что-то яркое, что-то ужасное. Что-то изменилось. Что-то случилось».

— Давайте их сюда, — сказал наполовину знакомый голос, полный смертной тоски. — Не мешкайте — сами знаете, каким он бывает.

«О, я знаю. Я знаю, каким он бывает, с самого детства».

Один из септонов страшно захрипел, когда с него сняли цепи — какое-то полузадушенное мычание, которое, наверное, было попыткой заговорить.

Безногий колдун, висящий на стропилах, уставился на черную воду, шевеля губами в молчаливой молитве. Когда немой пришел за Эйроном, жрец попытался бороться, но силы покинули его руки и ноги, и одного удара оказалось достаточно, чтобы он присмирел. Его руки расковали — сначала одну, потом другую. «Свободен, — сказал он себе. — Я свободен».

Когда жрец попытался сделать шаг, шаткие ноги подогнулись под ним.

Оказалось, что ни один из заключенных не в состоянии ходить. В конце концов немым пришлось позвать еще товарищей. Двое схватили Эйрона за руку и потащили вверх по винтовой лестнице. При подъеме ноги бились о ступеньки, отзываясь режущей болью. Он кусал губы, чтобы не закричать.