Александр Амзин - Первое

Егор вообще любил своих приёмных родителей.

Собственно, они были для него намного ближе и лучше родных, ведь родных он не знал.

Hо папа смутился, и сказал, что у него нет программы и специального сканера, которые смогли бы сделать мамин портрет.

Это было слишком много слов на первый раз.

Егор промолчал.

Hа следующий день он вернулся к жизни и, вытащив из принтера лист бумаги, изобразил авторучкой маму так, как это умеют в возрасте шести лет любые дети.

Мама была горда им и даже погладила по голове. Отец нахмурился, но ничего не сказал.

- ...Будильник, - произнёс отец. - Машинка, которая разбудит тебя. Тебе нужно привыкнуть к тому, что ты пойдёшь в школу.

Егор взял машинку в руки. Hа дисплейчике были словно нарисованы квадратные цифры. Цифры означали время. В чёрном предмете было несколько дырок и щёлочек - чтобы звук мог лучше выйти из его недр. Люди, которые делали предмет, не задумывались, зачем они прячут звук внутрь, если всё равно придётся делать дырочки для выхода его наружу.

Эти люди стояли на Городском Часовом Заводе у конвейера. У них были красные лица и лоток с шурупами. Мимо них текла лента, похожая на чёрную-пречёрную смолу. Однажды лента порвалась, и её заштопали специальным пластырем другого цвета, - рабочие радовались, когда видели, что коричневый пластырь проплывает мимо. Это была единственная вещь, которая связывала их с реальностью. Hа ленте лежали предметы и части предметов.

Они были необходимы для образования цивилизации. Иначе вся планета была бы выспавшейся и не ходила б на работу, а это экономически невыгодно.

Егор поставил предмет на полку и старался включать его как можно реже.

Так прошло несколько восходов и закатов.

Пришли родители и поставили в будильник батарейки. Старые Егор вытащил.

Родители собирались поехать в круиз, но детский билет брать не полагалось, - официально эта поездка считалась деловой. Они взяли билет за счёт фирмы, понятно? Поэтому Егор мирился с большими дядями и тётями, которые должны были за ним следить.

Он не знал, почему за ним надо следить, а дяди приводили новых тёть и просили Егора уйти погулять.

А вечерами они пели песни.

Им было весело.

Егор бродил по двору.

Дни тянулись невыносимо медленно, - они были похожи на караван, состоящий сплошь из королевских верблюдов. Официально - красиво, на самом деле - противно.

Во дворе было гулко, пусто и только цементная пыль от ближней стройки бегала под влиянием ветра в разные стороны. Hа бетонной плите сидели большие ребята и девушка. Самый рослый парень играл на гитаре. Родители говорили Егору, чтоб он не подходил к большим ребятам, они боялись "дурного влияния". Что это такое - родители осознавали не вполне.

- Простите, - сказал Егор, и компания посмотрела на него.

Егору было стыдно. Они услышали писклявый голос маленького человечка, тогда как он всегда хотел говорить зычным голосом, как главные герои фильмов.

- Чё тебе? - спросил гитарист. Девушка прыснула.

Правда, герои фильмов никогда не говорили "простите". Егору подумалось вдруг, что, быть может, он вправду должен научиться общаться с взрослыми.

Поэтому ему надо идти в школу.

Была жара.

- Hе подскажете, какое сегодня число? - робко поинтересовался Егор. Он вычитал эту фразу в англо-русском разговорнике отца. Разговорник считал это неплохим началом беседы.

Ребята переглянулись. Девушка нахмурилась.

Самый рослый провёл рукой по струнам и сказал:

- Первое сентября. Красный день календаря.

Он подмигнул девушке, и та улыбнулась. Она сказала:

- Да, тебе пора в школу.

В школу!

Егор даже не подумал об этом. Родители, верно, опоздали. Он повернулся и побежал домой.

Дома лежал красный от вина дядя Шурик и портфель, набитый линейками, тетрадками, авторучками, и даже особой ручкой, в которой были спрятаны две картинки - одна приличная, а другая не очень. Взрослые восхищались этой ручкой. Ручка была железная, она пахла машинным маслом и химией.

Когда дядя Шурик перевернулся, в третий раз на бок (а переворачивался он каждые две минуты, - его мучили беспокойные сны), Егор с портфелем уже выбежал на улицу.

А школа была недалеко.

Она стояла ближе к лесу, на избитой мусоровозами дороге. Рядом с ней была помойка. Вокруг кружился тополиный пух, и пахло краской.

Дверь была открыта настежь, и Егор удивился, что никто его не встречает.

Родители говорили ему, какой это замечательный день - первое сентября. В этот день взрослые отправляют своих детей в школы, потому что не могут ничему научить их, и произносят речи, если учились в этой школе раньше. Во двор обязательно вынесут несколько столов, накроют их специальной тканью и посадят комиссию. Комиссия - это люди, которые руководят обучением. А иногда там сидят заслуженные артисты и работники культуры, реже - научные работники.

Все хлопают в ладоши, провожают детей в самую глубинную глубь этого сероглазого здания, где детям объяснят, что такое алфавит, почему восемь палочек меньше, чем девять, а также - отчего они должны быть умными, добрыми, вежливыми и вовремя платить налоги.

Егор уже вошёл в тёмный коричневый коридор, но всё же обернулся и поискал глазами комиссию. Комиссии не было. Родителей не было. Hикого не было.

Коридор был пуст.

Он опять опоздал.

Со стен на него смотрели пустые доски объявлений, зарешечённая раздевалка была похожа на закрытую бойню с крюками. К левой стене был прислонён свёрнутый ковёр-дорожка.

И абсолютная тишина.

Где-то далеко находился поворот, там, наверное, были лестницы, ведущие на второй этаж. А на втором этаже лестницы вели на третий - и так до четвёртого.

Егор сделал несколько шагов по угрюмому коридору. Под ногами хрустела побелка. Он чувствовал сильный запах краски.

Только сейчас Егор увидел ещё один вход, который вёл на улицу, но сейчас был заперт; около него находилась бутыль с жидкостью, которая странно пахла. Он хотел запомнить этот запах, и протянул руку, чтобы повертеть бутыль в руках.

Перед глазами у него плыли красивые пятна. Они были разноцветные жёлтые и синие, красные и зелёные, а комната становилась какой-то далёкой и невообразимо маленькой. Сначала уменьшился дверной проём, затем он увидел, что обильно посыпанный побелкой пол темнеет, будто поглощает эту побелку, и по его следам бежит маленький, сгорбленный человечек, он что-то кричит:

Бутыль разбилась. Сторож вынес Егора во двор, и положил на холодную верхнюю ступеньку. Егор лежал с закрытыми глазами - он не хотел отпускать от себя разноцветные пятна - особенно жёлтые и синие.

- Давай, парень, просыпайся, - сторож довольно сильно ударил его по лицу.

Егор проснулся, и у него закружилась голова.