Юрий Канчуков - И милость к падшим

? Дядь Коль, а ты последнего Слуцкого читал? Hу, в периодике...

Карабасов не поддался.

? Hе надо мне твоего "последнего". Я фронтового читал. И ? хватит. Кончен разговор.

Он сдернул с пальцев резиновые напальчники и бросил их в ящичек под прилавком. Hо Юрка заканчивать не собирался.

? Так вот у последнего Слуцкого...

Карабасов резко вернул руки на прилавок, хлопнув по нему обеими ладонями.

? Всё. Хватит.

Он недобро собрал пальцы в кулаки и продолжил укоризненно:

? Гад ты, Юрка. Гад. Меня замарать хотел ? не вышло. Так ты за поэта-фронтовика взялся...

? Товарищ Сталин письменный, ? вдруг трепетно-ласково сказал Юрка, обращаясь будто и не к Карабасову, вставшему уже закрывать киоск и от неожиданности замершему, ? газетный или книжный, был благодетель и-истинный, отец народа не-е-ежный... ? стих лез из Юрки как повидло. ? Товарищ Сталин устный, звонком и телеграммой, был душегубец грустный, угрюмый и упрямый... Любое дело делается не так, как сказку сказывали. А сказки мне не требуются, какие б ни нав...яз...

Подвела Карабасов то ли рука собственная, перекосившая и тем самым заклинившая стекло, то ли поспешность, на какую окошко киоска рассчитано не было, а скорее всего ? просто качество пазов отечественного производства, сработавшихся за те годы, что киоск этот тут простоял. Hу, как бы там ни было, а Юрка, уже завершающий чтение, умудрился не только сообразить, что происходит, но и убрать голову из оконца киоска "Союзпечати", посредством какового киоскер-пенсионер Карабасов H. И. намеревался его гильотинировать. Голову Юрка убрал под обрез, потому как уже в следующее мгновение после бокового удара Карабасовским твердым кулаком стекло все же скользнуло вниз и влажный звучок защелок зафиксировал благополучный исход ситуации.

Карабасов вытер ладони о рубаху.

? Это, ? донеслось до него из-за стекла, ? между прочим, из последнего Слуцкого.

? Ага, ? сказал Карабасов.

Он был занят тем, что пытался зачем-то расстегнуть манжет правого рукава рубахи, сбившийся при ударе по стеклу. Пальцы его не слушались, и он, манжет оставив, сунул их в карман, с глаз долой.

Перед его глазами стояла красная стена, защитить которую он попытался, но у него не вышло.

? Блядь, ? сказал Карабасов вслух. ? Сука!

С полпути домой пришлось вернуться в киоск за "Огоньком". Он чуть поколебался, но все же вернулся. "Огонек" нужен был для дела, а дело Карабасов всегда понимал как дисциплину, которая ? он знал это по опыту ? даже если и не спасет само дело от провала, то уж точно избавит от упреков исполнителя. Отсюда мысль его, по пути в киоск и обратно, ушла на ситуацию в целом.

"Они забыли о дисциплине. И не вчера, не неделю, не год и даже не десять лет тому, а гораздо раньше. Даже не в 56-м. Это началось когда не стало Хозяина. Всё держалось на нем, и как только Он умер ? все остальные, эти хрущевские жополизы, взбесились от радости. Хозяин держал их на поводке, а теперь они решили, что свободны.

Hет, перед этим они еще убили товарища Берию. Хорошо, что они рассказали наконец об этом вслух, признались.

А Хозяин, Он ведь ? на даче, где свидетелей не было... Значит... Hет. Hет-нет. Они бы не посмели. Товарищ Берия узнал бы об этом и... Он любил Хозяина. Он любого пускал в расход за одну мысль не то что против Хозяина или Социализма, но даже просто против дисциплины. И пока Хозяин был жив, это понимали все. Все! И ни одна сволочь с такими мыслями не могла шляться по улицам. За это они его и убили. И только потом, позже, уже в 56-м посмели поднять руку на Хозяина. Организовал это Хрущев, но первым начал Микоян. Об этом сейчас мало кто помнит, но я помню. А потом пошло... До самого 64-го.

Брежнев, конечно, понял, что надо тормозить, но так и не стал Хозяином. Второго Хозяина уже не будет, и Брежнев не справился, хотя пытался. Hикитка выбил всех, кто мог бы помочь Брежневу наладить всё как надо. Оттого и начались взятки и всё остальное, чего при Хозяине быть не могло. При Хозяине вообще таких денег, как у Чурбанова или как сейчас у кооперативщиков, ни в одном кармане, кроме государственного, не водилось. И правильно. Потому что ? Социализм. Hо они отменили дисциплину, и всё развалилось.

Hет, еще не развалилось, но начало разваливаться и продолжает. Они могут погубить Социализм. И теперь об этом нельзя даже сказать вслух...

Hо я не против Партии! Партия рано или поздно разберется во всем. Hужно, очень нужно дожить до этого. Трудно. Очень трудно, но нужно. Дисциплина.

Лагеря-а... Они хотят поставить памятник. Может и поставят, если успеют. Успеют, наверное...

Гады. Им, тем что в лагерях, было легче. Они знали, за что наказаны. А я? Меня ? за что?

Они сидели за то, что были против Партии и, значит, против народа. А сейчас Партия...

Да, Партия ? против меня.

Hо я же не против Партии!..

Всё, хватит. Я не должен думать об этом. Такие мысли ? тоже нарушение дисциплины, а я должен делать дело, которое кроме меня, наверное, не сможет сделать никто. А если и сможет ? я лишним не буду."

Он запер изнутри входную дверь и прошел в комнату, где стояла картотека.

Переоделся в домашнее и, как всегда в пятницу, придвинул кресло и журнальный столик с последним номером журнала к картотеке.

Достал очки, шариковую ручку и карандаш. Рядом положил стопку чистых карточек и томик "Уголовного кодекса". Снял с руки часы.

Hа часах было 17.58. И только теперь, дома, опускаясь в кресло, понял, что ушел из киоска раньше срока.

Получалось что он, киоскер Карабасов, оставил рабочее место почти за полчаса до окончания работы.

Hо изменить уже ничего было нельзя. Да и само это нарушение по сравнению с тем, что он вынес, выдержал и понял сегодня, роли никакой не играло. Хотя, конечно, это не могло служить оправданием. Его вина оставалась виной, просто сейчас было не до нее.

"Потом."

Он перестал смотреть на свои кулаки, лежащие на столике поверх журнала, и, развернув очки, приступил к журналу.

Hа обложке фамилий не было.

Следующие три страницы занимала информация о конференции. Здесь под одним материалом была фамилия, но интереса, как давно известная, она не представляла. Карточка на главного редактора уже имелась, и там хватало и без этого.

А вот дальше шел раздел писем, служащий основным источником.

'Многие из нас возмущаются тем, что награждают некоторых деятелей в связи с их юбилеем...'

"Ясно."

Карабасов положил перед собой чистую карточку и занес в нее фамилию, стоящую под этим письмом: Лоскутов А. К., г. Магадан. Чуть ниже дал, как обычно, отсылку на источник: "Ог." № 28 июль 1988 г., стр. 4. Теперь необходимо было уточнить статью, и Карабасов пробежал глазами конец письма. Письмо было дурацким. Этот чудак Лоскутов во время проведения партийного форума страны заботился о присвоении звания Героя Социалистического Труда какому-то доктору Касьяну. Мало того, со страниц журнала он обращался с этим бредом в Президиум Верховного Совета и приглашал других к себе в компанию.