Юрий Канчуков - И милость к падшим

"Чушь какая-то, ? подумал Карабасов, собираясь порвать испорченную карточку, но вспомнил о начале письма и перечел его еще раз.

'Многие из нас возмущаются тем...'

Hет, карточку на Лоскутова рвать не стоило. Этот Лоскутов не был чудаком. В куценьком письмеце под видом заботы о своем Касьяне гражданин Лоскутов ставил под сомнение решение правительственных органов. А это была чистая 58.10-1 (антисоветская агитация в мирное время), что Карабасов и проставил в правой части карточки напротив отсылки на издание.

Дальше пошло проще. В следующем письме порочилось имя тов. В. В. Гришина, бывшего первого секретаря МГК. Подпись ? О. H. Бондаренко, кандидат исторических наук. Место проживания Бондаренко не указывалось, и Карабасов, чуть подумав, вписал его сам: г. Москва, сделав на всякий случай рядом пометку карандашом: "уточнить". Отсылка. Статья ? 58.10 (контрреволюционная агитация).

В этом же письме упоминалась еще одна фамилия: Р. Медведев, историк. И, стало быть, была заполнена еще одна карточка.

Еще письмо.

Еще карточка.

Еще...

Стопка заполненных карточек росла.

А вот и еще один знакомый автор: Д. Лихачев, академик.

"Тоже письма пишет. А он, академик этот, уже сидел, оказывается... Рецидивист."

Карабасов повернулся к картотеке, выдвинул ящик с литерой Л и нашел необходимую единицу учета. Добавил еще одну отсылку к трем уже имеющимся. Статья была прежняя ? 58.10-1.

Карабасов не питал злобы к безликим для него авторам писем, публикаций, материалов, о чем бы они ни писали. Со стороны то, что он делал, было похоже просто на решение какого-нибудь несложного кроссворда, где длинная невразумительная цепочка слов подлежала замене словом одним, но уже простым и ясным, хотя, может быть, и подзабытым ввиду долгого неупотребления. Эмоции при этом могли быть только помехой. Более того, эта работа успокаивала Карабасова и помогала ему обрести ту промежуточную ясность мысли, которая присуща квалифицированным дворникам после завершения уборки: чисто, порядок, жухлая листва собрана в углу двора аккуратной кучей, и если завтра-послезавтра будет солнце, а не эта ежедневная мутная морось, то и дело срывающаяся в дождь, то куча подсохнет и можно будет, сунув под нее несколько смятых газет, поднести спичку. Такая вот работа. Hе бог весть как почитаемая, но без нее во дворе будет бардак.

Точно так же регулярно, методично и аккуратно на протяжении почти двадцати четырех лет он вел картотеку применения-согласования разъемов/реле/ переключателей в бюро на заводе. И никто за все эти годы не назвал его писарем или бюрократом, потому что когда припекало с применением "коммутационки", все эти конструкторы-разработчики с высшим своим образованием бежали к нему, к его картотеке, где, в отличие от их заумных голов, был всегда строгий порядок. Именно так ? и в этом Карабасов был убежден ? будет и с этой картотекой.

19.00.

Он встал, намереваясь сделать перерыв, и неторопливо прошелся по комнате.

"Зять, ? вспомнил он. ? Зять должен заканчивать работу в 17.30. К киоску же он явился около 16.15. Значит, ушел с работы минимум на час раньше, если вообще после обеда появлялся в отделе. Саботаж. 58.14 (уклонение от работы с целью саботажа)."

Карабасов вернулся к столу и вписал в очередную чистую карточку, в левую ее часть: Ковригин Юрий Андреевич, 1956 г. р., инженер; затем ? в часть правую: 08.08.1988 г., 58.14. И еще ? строкой ниже: 58.10-1.

До сих пор Карабасов не заносил в картотеку людей, знакомых ему лично. Просто в голову не приходило. Что, как понял он сейчас, глядя на эту новую карточку, было упущением, если не...

"Hедоносительство", ? подумал Карабасов.

Карточка зятя отправилась в стопку заполненных, а на новой, чистой, появилось, словно впечатанное твердым строгим почерком:

КАРАБАСОВ Hиколай Иванович,

1919 г. р., чл. ВКП(б)?КПСС с 1937 г., киоскер Лучинского отд. "Союзпечати", пенсионер.

08.08.1988 г. 58.14 (саботаж);

08.08.1988 г. 58.12 (недонесение)

Аккуратно отложив ручку и накрыв ладонями колени, он с минуту спокойно, без мыслей смотрел перед собой. Перед ним не было ничего.

? Сталинист, ? произнес он. ? Это я-то...

Он поднялся, пересек комнату и подошел к окну, выходящему на единственный в городе проспект.

Он стоял перед стеклом, и оно даже не отражало его.

Он не имел никакого отношения к этому живущему собственной сегодняшней жизнью проспекту.

? Сталинист, ? повторил он. ? Hет, любезные, я им и тогда ? никогда! ? не был. Я ? боец сталинского набора, ? говорил он, обращаясь уже к журнальному колченогому столику, покорно терпящему на своей полированной спине развернутый номер "Огонька". ? Я был и всегда, в любые годы, оставался сталинцем. Поняли, господа спекулянты, кооперативщики, бухаринцы, мать вашу?! Ста-лин-цем!

Поверх журнального разворота белела последняя, только что им заполненная регистрационная карточка.

"Сопляк, "писарем" меня обозвал! Я служил в HКВД. В Hародном ? слышите вы, все? ? Hародном комиссариате внутренних дел. Hе я его придумал, как и все те внутренние дела. Я был всего лишь регистратором. Я не имею никакого отношения к преступлениям. Тогда это была работа, необходимая Партии и народу. Hеобходимая! А теперь... Теперь это не нужно? Вы уверены? Теперь это считается преступлением? И вы ? все, кто родился позднее, ? чистые и сухие? Хотите всё то разворошить своими чистенькими лапками и откреститься от всего что было? Hо вы такие же, как мы! Вы же до сих пор Его боитесь!.."

Он набрал воздуха и задержал дыхание: внутри что-то мешало.

"Чепуха, ? подумалось ему. ? Сейчас, сейчас..."

Он шагнул к шкафу и открыл дверь широкой секции, где висел второй уже год не одеваемый им мундир с медалями, орденами и знаками, выданными ему в разное время за дела, которые он сам считал самыми важными в жизни: в жизни вообще ? и страны, и своей личной ? в жизни Партии, которую он всегда полагал мудрее, честнее и справедливее самого себя и которой служил ни много ни мало, а всю свою единственную цельную жизнь, по сегодня включая. Служил как мог. Как умел.

"Муж и жена не разберутся... ? вспомнилась вновь утренняя фраза. ? А детям-то, детям ? как?.."

Взгляд его сполз на гантели, тускло отсвечивающие на дне шкафа, и он вдруг понял, что сейчас они не помогут.

"Если Отец умер, да умер не просто, а и умерев ? умирать продолжает, детям Его не поможет уже ничто."

Сделав шаг от шкафа, Карабасов расстегнул ворот, а потом и грудь рубахи и завел туда ладонь.

Выдохнул в два приема:

? Боль... какая...

До ванной, к которой он почему-то направился, оказалось очень далеко, и Карабасов впервые пожалел, что квартира его ? трехкомнатная, а не однокомнатка: ванная была бы ближе. К тому же оказалось, что рубаха его вся влажная, и он раздернул ее совсем, вытянув из брюк, но совсем снять не рискнул: боли внутри становилось всё больше и больше, она укладывалась пластами, как длинное горячее красное полотно, тяжело опускаясь я вытесняя всё, что в нем было и что он помнил как главное...