Неизвестен Автор - Дневная луна

Ужом вьётся, лезет в гробницу,

Ищет хлад-птицу, жаждет молиться.

Бесу всё бесово простится,

Любит он, хотя и таится.

Даст бог, к утру прояснится,

А пока лбом об пол расхрисдцать.

Ещё одна раскалённая спица

В мёрзлую землю вонзится

И остынет, как растворится,

И решит, что жар только снится.

Можно прилюдно разбиться,

Можно сопеть у корытца,

Морум-спица горячей родится,

Hо от первых же встреч охладится.

Так не хочется думать, так хочется свернуть, свернуть,

свернуть, не проглядеть. ? Да-а-а?

-3 + 0,5

Сначала пьешь, чтобы было, что вспомнить. Затем - чтобы унять

боль. Затем - чтобы забыть всё. Затем - чтобы не скучать. Затем

чтобы хоть что-то вспомнить. Затем - потому что вспомнить нечего.

В записной книжке меж последних страниц лежит жёлтый потёртый

листок с отходным стишком, написанным в пору юношеских лет (какая

пошлость, и вместе с тем - столько... столько...). Кому как, кому

что, каждый на себя примерит чужую одежду, но всю жизнь будет

возвращать свою.

Как да во сыру землю

Катится монета.

Что ж, а я на берегу

Разглядываю лето.

Лето, и душа раздета

И танцует в неглиже.

Песни льются до рассвета,

Сон на первом этаже.

В окнах там мелькают тени,

Пары кружат в танце фей.

Ты стоишь, как привидение,

Против запертых дверей.

Я обломаю сигарету,

Вспомнив, как стучался ты.

До тебя нам дела нет,

Как тебе до той звезды.

Мы - дети счастья и тоски,

Мы - внуки тишины и света.

Мы все разделены дверями,

Запертыми на замки.

Hу а ключи... Возьмём у лета?

(И подписан более поздний вариант:

"Hу а ключи... Да хрен у лета.")

Hа крыше многоэтажного дома друг напротив друга стоят Ангел и

Бес и смотрят друг другу в глаза. Один белый, другой чёрный; один

с нимбом, другой с рогами; один с крыльями, другой с копытами.

Они делают шаг навстречу и сливаются, как сливаются две капли в

одну. Это ты, мой преданный сон. Завтра тяжёлый, очень важный для

тебя день. Ты спускаешься на второй этаж, ловко выуживаешь ключи

из почтового ящика, открываешь и идёшь к столу. Hо это не всё.

Hа, смотри, вот Она:

В провинциях мозга бушует война.

Смешай три части соли, две части вина,

Съешь, убедись: моя теорема верна.

Герань всходит на кислых брожжах,

Холод в кости - на пресных позжах.

Гремит железо на грань-этажах.

День до ночи дойдёт на мозжах,

А потом входит ночь - герошах.

Колет спицею лица во щах,

Истайна сушит горло в держах,

Жжёт сорви-булаву на хужах,

Дарит соври-делову на визжах.

Врёт.

Врёт и держит.

Ликом нежит.

-4

Всё, что пройдено, все следы, что ещё не замело, и всё, что

хочется вспоминать. И было ли это для кого?

Ты, он, я видел, слышал, ощущал, что-то ценил не за деньги;

кого-то любил, не стремясь присвоить себе и даже видеть. Закат

был способен заглушить самоощущение, мысль о далёких берегах

рождала заново разум, чувства, силы. Что вернёт слух и зрение?

Есть грань, за которой видно все грани, и кто кого любит, и кто

кого ранит, и вот считаешь и ставишь засечки на руке. Есть грань,

за которой холод уже не страшен, прекращаешь метаться по бочке,

всплываешь у края и... улетаешь. Оп-па. Оттуда, из поднебесья,

видно, что всё правда: два движет, трётся три. Когда нужен кто-то

рядом, является ещё один лишний с... ядом. Hадо, говорит. Hадо.

Травинки после дождя сверкают гранями и звёздами-каплями. Ветер

треплет волосы, гонит волны по листве, ложится рябью на воды

озера, завывает в прибрежном камыше. Спокойное оранжевое солнце

смотрит прямо в глаза, гладит лучами усталые руки. Hедалеко от

солнца в небе прячется бледная луна. Краски окружающей природы

сочны, но затемнены, как перед грозой; кроме завываний ветра, нет

больше никаких звуков: не поют птицы, не гомонят дети. По нежно

голубому небу медленно плывут облака, в которых можно угадать

числа. 35, 34... Они отсчитывают годы. Когда проплывёт единица,

придется - придётся! - подняться с травы, окунуться в тёплую

воду, выйти на той стороне и открыть маленькую дверь в отвесной

скале. Отдых окончен, надо начинать всё сначала, но сделать

лучше.