Михаил Назаренко - Ночь освобождения

... следил за ним. Ожидание становилось почти нестерпимым. Он вовсе не думал предупреждать каждый шаг мальчика. Когда наследнику исполнилось шесть, он д а л е м у з н а т ь и больше в его жизнь не вмешивался, разве что иногда бережно подталкивал. И только единожды пришлось приложить усилие, даром что крохотное, но пришлось, а раньше он и слова такого не знал, - потому что...

* * *

... потому что дурак я, дурак, ну кто же лезет в воду на зеленой неделе! Нет, вбил себе в голову: на спор переплыву Днепр... при тихой погоде. Поплыл. Они-то, охламоны чертовы, утащили всю мою, понимаете, одежду, пока я по воде, значит, к острову и обратно. Утащили, и всё.

Сидел я под бережком, думал, как это мне голяком на люди идти, и вдруг увидел.

Она так медленно плыла... или шла... кто их, Зеленокосых, разберет. Совсем так неторопливо шла. Знала, что деваться мне некуда, и двигалась лениво, завораживающе... Но страшней всего было не то даже, что она зеленая, и не груди ее уродливые, закинутые аж за плечи... Лицо. Такое кто раз увидит, другим уже не расскажет... Что не человеческое, это ясно, но ведь главное-то другое. Никакого движения. Ни глаза, ни губы не шевелятся, ничего. Кукла склизкая. И... и еще... Самое страшное - ей было в с ё р а в н о . И всё, что надлежит сделать, она сделает с такой вот безжизненной улыбочкой. Свободная от всего - от страха, от желаний, от ненависти даже - до Страшного Суда.

Я, кажется, и молитвы позабыл, стоял оцепенело и всё тут. Даже крестика нательного на мне не было. Зажмуриться хотел, и то не мог. Она почти уже дотянулась до меня, и я увидел, что она скользкая, как рыба, но без чешуи, и на пальцах у нее нет ногтей.

Внезапно она шатнулась, будто ее ударили пучком чернобыльника между глаз, и меня тоже как ударило, а когда я глаза открыл, то увидел, что нет никакой реки и в помине, а лежу я на каком-то пустыре, вжавшись всем телом в землю...

Не помню в точности, что со мной тогда было. Кажется, закатил истерику, как баба. Ладно, к чорту. Было и прошло. Не хочу вспоминать. Одно знаю наверное: тогда, на пустыре, я испугался еще больше, чем в реке, если такое возможно. Потому что понял: когда-нибудь - скоро - я освобожусь. И стану таким, как о н а.

Ты этого хочешь? Этого?

А я не буду, не стану, не дождешься ты от меня, - твердил я неведомо кому, не ожидая ответа. Но ответ пришел:

Вскоре.

* * *

... вскоре ожидание стало почти мучительным. Никогда раньше он подолгу не жил временем наземных, чей век - тоньше нити, никогда не переживал каждую секунду в чужом бытии. Теперь он соизмерял свое существование с жизнью того мальчишки, а годы тянулись, тянулись нестерпимо, длиннее вечности, и он не выдержал. Зашевелились пальцы, перебирая нити, одну вплетая в узор (...девочка родилась на каком-то из хуторов...), другую из него выдергивая (...и человек превратился в кучу золы...). Каждую нить можно заменить другою. Кроме одной.

Он всё ближе. Ближе. Сейчас!..

* * *

Сейчас. Это случится сейчас. Как и вчера, как и позавчера. Не буду смотреть. Не буду.

Господи, за что?!

* * *

... что пришли за ним. Откуда этой подземной мелюзге знать об истинных причинах событий? Он встал на ноги и, косолапя, пошел вслед за карликами.

Всё ближе. Всё выше.

Очень давно ему не приходилось выходить на поверхность... Двигаться было трудно и чем дальше, тем труднее. Повинуясь невидимому жесту (навалилась тяжесть, и он даже не мог открыть глаза), карлики подскочили к нему и повели под руки.

Когда они поднялись на поверхность, ему стало совсем трудно. Свет ударил сквозь закрытые веки, он приказал свечам погаснуть и тогда с совершенной ясностью понял: мой мальчик - здесь.

Ему помогли открыть глаза, и он увидел того, кто станет его наследником. Нет, он не думал в тот миг о наследнике, он увидел маленького, слабого, испуганного мальчика, и ощутил не радость, не удовлетворение и даже не облегчение. Все планы, все дальние умыслы отошли в сторону, и он с какой-то отчаянной нежностью потянулся к тому, чье рождение он видел, за каждым шагом которого следил столько лет. К своему мальчику.

Тот, видно, тоже что-то почувствовал и растерянно завертел головой, перебегая взглядом с одной дьявольской личины на другую, пока не встретился глазами с Подземным. Во взгляде мальчика сменялись испуг, надежда, узнавание и ужас.

Подземный шагнул вперед, протянул к нему руки и громко сказал: - Вот он.

* * *

И всё, сколько ни было, кинулось на философа. Бездыханный грянулся он на землю, и тут же вылетел дух из него от страха.

* * *

Раздался петушиный крик, и все бросились врассыпную. Подземный, даже не взглянув на то, что некогда было Хомою Брутом, повернулся и пошел прочь. Он спускался ярус за ярусом, тоннель за тоннелем. Один.

Он уходил всё дальше, во тьму, где нет места ни времени, ни сожалению, ни надежде.