Юрий Алянский - Рассказы о русском музее

В молодости ученица Репина, Анна Остроумова мечтала стать живописцем, и для этого имелись все основания. Но случилось непредвиденное: от скипидара, на котором растворяют масляные краски, у нее начиналась астма, текли слезы. Приходилось все чаще оставлять кисти ради штихеля, холст — ради доски. Рука училась вырезать рисунок на твердом дереве, мягком металле, линолеуме. Так Остроумова-Лебедева стала графиком.

Когда началась война, Анне Петровне перевалило за семьдесят. Она оставалась в своей квартире на Выборгской стороне. Иссякали продукты питания. Водопровод и канализация не действовали. Весной к супу из столярного клея Анна Петровна прибавляла салат из листьев одуванчиков. Но старая художница, так часто воспевавшая Ленинград в своих рисунках, гравюрах, акварелях, снова и снова выходила к Неве, всматривалась в панораму любимого города, подернутого теперь дымами пожаров, в строгие, графически четкие контуры его башен и шпилей, соборов и мостов. А возвращаясь домой, садилась за стол и при неверном свете коптилки, сделанной из аптечного пузырька, склонялась над своими досками.

Перед ней лежали, матово отражая язычок пламени, гладкие дощечки из самшита или пальмы. Им минуло пятьсот, шестьсот лет. Их везли из Африки и Азии, чтобы рука художника вырезала на их поверхности прекрасные очертания лиц и городов. Рука эта коченела теперь от лютой блокадной стужи. Но разве можно было сжечь материал, без которого остановилось бы творчество?!

Однажды Анна Петровна гуляла по набережной Невы. Ее настиг очередной налет фашистских бомбардировщиков. За Литейным мостом бомбы падали в воду и фонтаны брызг взлетали кверху.

Вдруг Анна Петровна увидела за парапетом набережной, у самой воды, группу мальчиков. Они удили. Два мальчугана лет восьми возились с пойманной рыбой, остальные замерли над поплавками. А бомбы все падали, не вызывая у мальчиков ни малейшего интереса.

— Что вы тут делаете! — не выдержала Анна Петровна. — Слышите, налет! Надо уходить!

— Слы-ышим, — ответил один из мальчиков и разъяснил: — Это не в нашем квадрате!

«Не в нашем квадрате» — так называется гравюра, ставшая наиболее значительным произведением художницы в годы войны.

В музее — множество гравюр, рисунков, акварелей Остроумовой-Лебедевой. Вместе с ними в музейные залы и хранилища пришли Нева с ее широкими берегами, Смольный, спуски невских набережных, силуэты города, верфи судостроительных заводов, парки островов, и опять — Нева, Нева, поэтическая река Пушкина и Блока, частица русской истории и поэзии, акватория вечной стоянки «Авроры», источник воды и жизни осажденного города.

Образ человека, прошедшего большую жизнь, овладевшего нелегкой мудростью знания, предстает перед нами на полотне Павла Корина «Портрет академика Н. Д. Зелинского».

… 10 марта 1932 года, живя в Сорренто, Алексей Максимович Горький послал Ромену Роллану дорогой подарок — коробочку, сделанную художниками-палешанами. В прилагаемом письме он, между прочим, сообщал: «Сейчас у меня живут братья Корины, художники, тоже палеховцы, во уже окончившие школу, ученики Нестерова. Один из них пишет мой портрет и, когда кончит, я пришлю Вам снимок. Общее мнение — портрет хорош. Художник действительно очень серьезный и талантлив».

«Один из них» — это и был Павел Дмитриевич Корин, ныне — народный художник СССР, академик, удостоенный Ленинской премии. Особенно хороши его портреты Горького, Алексея Толстого, Сарьяна, Коненкова, Нестерова, Гамалея, Кукрыниксов, наконец, Зелинского…

Поначалу замечаешь лишь, что перед тобой — очень старый, может быть, даже дряхлый человек, задумчивые, усталые глаза… Но вглядитесь внимательнее. Взгляд старика цепок и остр, мысль его ясна. Ученый, химик, он размышляет не о химии белка, которому отдано немало сил, скорее — о человеческих, нравственных основах жизни. Книги, лежащие за его спиной на бюро, — не декорация, не бутафория. В них — несметные богатства большого ученого и большого человека, его опыт, знания, открытия, заветы молодым, мысли о будущем — все то, что делает человека бессмертным.

Нет, в портрете Зелинского, написанном Кориным, — не образ старости, как кажется на первый взгляд, а образ мудреца, будто повторяющего про себя прекрасные слова Герберта Уэллса: «Научная истина — самая далекая из возлюбленных, она скрывается в самых неожиданных местах, к ней пробираешься запутанными и трудными путями, но она всегда существует! Завоюй ее, и она уже не изменит тебе, отныне и навсегда она принадлежит тебе и человечеству… Служа ей, ты создаешь и творишь, и творения твои вечны, как ничто другое в человеческой жизни…»

Перед нами — не закат жизни, а ее накал.

Жизнь продолжается.

Этот апрельский день 1912 года будто навсегда повис над берегами холодной Лены неподвижным облаком горестных воспоминаний.

Рабочие ленских золотых приисков организовали забастовку, требуя нормальных условий жизни и труда, добиваясь освобождения арестованных товарищей.

Жандармы ответили огнем — и сотни убитых остались на снегу.

… Люди стоят над гробами. Над простыми, грубо сколоченными некрашеными гробами, на крышках которых — кутья, да свечи, да последние апрельские снежинки.

Молодая женщина села прямо в снег. Другая упала на гроб. Иные окаменели. Горюют женщины этой суровой земли.

А один из рабочих — высокий бородатый человек в темно-красной косоворотке — смотрит поверх гробов, поверх холодной заснеженной земли. Кулаки его сжаты. Он видит что-то такое, чего не видит Здесь почти никто. Он верит, что над снежными могилами товарищей настанет день…

В 1957 году незабываемые ленские события ожили на полотне ленинградского художника Юрия Тулина, родившегося после революции, для которого ленский расстрел — не пережитое горе, а исторический факт.

Молодой живописец давно мечтал написать картину, где бы ленская трагедия встала во весь свой рост. Он перечитывал «Угрюм-реку» В. Шишкова, познакомился с документами, уехал на Лену.

Поезд до Иркутска. Самолет до Бодайбо. Узкоколейка до легендарных приисков. Наконец, перед художником открылся и прииск Апрельский, где разыгралась трагедия.