Дарт Вальтамский - Властелину ####ец (Властелину дюже плохо)

- Позволь, я отрежу ему уши! - проскрежитал внезапно шагнувший из-за спины Фродо Сэм и деловито щелкнул секаторами.

Фродо поморщился и отстранил работа - как уже было сказано, Фродо был вовсе не злой малый.

- Куда идешь? - продолжил распрос хоббит.

- Куда глаза глядят. Я, как говорится, вольнаиб.

- Позволь, я вырежу ему глаза, - обрадовался Сэм и возбужденно защелкал секаторами.

- И куда же глядят твое глаза?

- Мои глаза. Куда башку поверну, туда и глядят.

- Позволь, я отрежу ему башку! - вновь проявил инициативу неугомонный робот.

Фродо вырвал электрическую вилку из з....цы робота, и СэмзипИО безвольно застыл с полуоткрытым ртом и выражением крайнего удивления на хоббитообразной физиономии. Брендизайк благодарно сплюнул. Фродо успел увернуться. Плевок попал на обшивку робота, зашипел и стал разъедать ржавчину.

- рН пять и пять, - пояснил брендизайк, - лучшее средство от перхоти и ломких волос. У нас, у вольнаибов, плюнуть на башку - это высшая честь, какую только можно оказать.

При этом мутант гордо провел семипалой ладонью по гладкому, словно обтянутому резиной черепу, демонстрируя, сколь глубоким уважением пользуется он у соплеменников.

Оказалось, что так и не выразанные инициативным садовником глаза брендизайка смотрят примерно в ту же сторону, что и глаза троих злосчастных путешественником. Теперь они шли вместе. Мало по малу хоббит стал привыкать к присутствию этой твари, и теперь пустынники не внушали ему такого отвращения как у незабвенного протоплазменного озера. Он узнал, что его нового знакомого зовут Мериадоком, или просто Мерри, и что брендизайк, или, иначе говоря, корчевщик - это так же как жид - не только матерное ругательство, но и обозначение вполне конкретного народа. Фродо вспомнил, как когда-то злобные Лякошель-Бэггинсы обозвали его в детстве "самым настоящим брендизайком". Услышав эту историю Мерри заметил:

- Дурак ты Бэггинс, и пятки у тебя мохнатые. Тебе комплимент сделали, а ты обиделся.

Хоббит бросил взгляд на мутанта. Нет, даже зная, что это комплимент, он не захотел бы его принять.

На седьмой день путешественники нагнали уже знакомую Фродо серую роту имперских урук-хайев. Урук-хайи мерно топали и на пол Татуина горланили свою ротную песню:

День, ночь. День, ночь.

Мы идем на Лориен.

День, ночь. День, ночь.

Все на тот же Лориен.

Пыль, пыль, пыль, пыль

От шагающих сапог,

И отдыха нет на войне...

Последним в колонне в метре над землей медленно и изможденно летел, отставая и всех задерживая, выпускник назгульской академии Пертвит. Они встретились как старые знакомые. Едва увидев Фродо, назгул перестал привычно сопеть и издал душераздирающий вой. Фродо ничуть не смутился столь бурным выражением дружеских чувств и сразу же поинтересовался:

- Скажите, если вы летаете на такой высоте и с такой скоростью, зачем вы вообще летаете?

Назгул болезненно поморщился.

- Рожденный ползать понять не может!

Но Фродо ничуть не обиделся и продолжал тараторить. Они прошагали уже довильно порядочно, и гемикрания назгула успела смениться обычной головной болью от хоббитчей бесконечной трескотни. Наконец, они остановились на привал. Здесь Татуин уже подходил к концу, и среди редкой растительности уже можно было развести костерчик.

Кто-то из орков взялся читать книжку. На обложке был изображен лысый человечек с острой бородкой и в кепке. Крупными киртаровскими рунами на имперском новоязе было написано "Сказки". Некоторое время он читал с интересом, но потом стал все более хмуриться и, наконец, бросил книжку в костер.

- Нет, ну до чего эльфы народ довели! Уже сказки разучились писать.

- А чо? - приподнялся другой урук.

- Сюжетик у них для сказки! Придумали, понимаешь, какого-то Ленина. Он у них эдакий добрый владыка, Учитель и борец за счастье всего человечества. И вот, мол, приходит в его замок, Смольный вроде, старуха и хочет передать сынишке свому вареньица да какой то домашней хавки. Сынок то на службе, понимаешь, у этого самого Ленина. А старуха его, то есть Ленина, не знает. Она и думает, что с какой то снагой из мелкого начальства треплется, а меж тем треплется она, понимаешь, с самым что ни на есть ихним главным поханом, с Лениным то есть. А он, вишь ты, с ней эдак по-простому. Она его и спрашивает: "А как, мол, Сам Ленин то выглядит?" А он, слышь ты, засмеялся и говорит: "Да вроде меня"...

- Да это ж из нашей Черной Книги Арды! - не выдержал кто-то из орков.

- А я о чем! Сами ничего придумать не могут, а только ниеннаховские сюжетики воруют, поганцы эльфийские! Глумятся, мать их в душу так-растак, над Мелькором, лениных каких-то напридумывали!

- Это точно! Не умеешь - не берись. А то развелось всякой пишущей швали!

- Или еще вот, - не унимался возмущенный читатель. - Тоже сказочка. "Человек с ружьем" называется. Встретился с тем же ихним Лениным кой-то вооруженный пизант. Ну и не сразу поверил что этот плюгавый - и есть евойный Владыка. А уж как до него дошло, так говорит, мол, всех за тебя порублю вражин проклятых.

По орочьей ватаге прошел взрыв возмущения. Все загомонили наперебой.

- Да це ж Гонн, сын Гонна!

- Так это ж тоже про нашего Мелькора!

- Вот дрянной писака! Только и умеет Ниенну переделывать.

- А что такое Ниенна? - вдруг встрял с вопросом хоббит из своего угла.

Уруки заговорили все наперебой. Потом так же разам замолчали, и над орочьим лагерем повисло зловещее молчанье. Наконец, тот же седой бывалый орк тихо заговорил.

- Негоже говорить о таких вещах ночью. Но уж коли спросил, так слушай. Ниеннах, которую эльфы зовут Ниенной, а люди - Натальей Васильевой, есть чудовищный демон. Сама же себя она именует Элхе. Является она ночью, в образе безобразной женщины в черных лохмотьях. Выходит она из темноты и подсаживается к костру, тогда все чувствуют смертельный ужас и хлад могильный, и запах тлена исходит от нее.

Орки притихли, и голос расказчика звучал все тише и глуше. Все словно почувствовали как к их мирному орочьему костру подбирается зловещее чудовище в женском обличии. Седошкурый орк продолжал.

- И тогда достает она гитару, называемую ею лютней, и мерзостным, мучительным для уха всякого живого создания существа голосом начинает стонать свои песни. При этом она так терзает инструмент, что скрежет гитарных струн может свести с ума еще раньше, чем это сделает ее кошмарный голос. Немногие способны выдержать это. Те, кто не умирают на месте, сходят с ума, и помраченный их рассудок не воспринимает более нечего кроме скорби и страдания. Бывает и так, что она не поет, а пересказывает мрачный сериал "Рогатые тоже плачут", что повествует об участи Черных Хроников. И ложь ее столь искусна, что белое становится черным, победы предстают поражениями, а надежда обращается в отчаяние. И отравленные ее речами воины начинают словно безумные жрать полынь, вереск, мак, спайс, кактус пейот, дурман и сушеные мухоморы. И тогда они видят воочию то, о чем говарила и пела им Ниеннах и навсегда теряют рассудок.