Гарет Паттерсон - Я всей душою с вами, львы!

Эта новость, особенно то, что руководство лагеря было осуждено за убийство, мгновенно облетела всех, кто занимается турбизнесом и держит лагеря и охотничьи домики в Южной Африке. Одна из газет особо подчеркнула, что виноваты в происшедшем не львы, а владельцы лагеря. Я когда-то писал о том, что лагеря и охотничьи домики оставляют неогражденными, потому что это-де портит впечатление туристов от жизни среди дикой природы. Но теперь туристы куда более экологически подкованы и вряд ли захотят жить в неогражденном лагере. В статье «Лев, рожденный свободным, и безопасность сафари» обсуждались позитивные и негативные стороны ограждения: «В любых уголках Африки, особенно там, где водятся звери Большой пятерки (слоны, бизоны, носороги, львы и леопарды), ограждение лагерей необходимо для предупреждения столкновений между людьми и животными, которые могут повлечь за собой фатальные для тех и других последствия… Конечно, ограды создают новый барьер между нами и дикими просторами и их обитателями… По этому поводу можно дискутировать, но мы считаем это лучшим средством, чтобы избежать будущих трагедий – как людей, так и зверей».

Я думал, случай в Финде побудит к ограждению лагерей и домиков. Трудно поверить, но ситуация осталась прежней – поставили ограды вокруг жилищ двух лагерных работников, на том дело и кончилось. Положение не изменилось и по сей день, и я чувствую неизбежность новой трагедии. Трагедии, которой так легко избежать.

Возможно, вследствие инцидента в Финде не состоялось и переселение Рафики в Пилансберг. Мне объяснили, что руководство национальных парков решило перевезти к себе целый большой прайд из какого-нибудь другого места. Услышав это, я снова обратился к Найджелу Хантеру. Тот ответил, что, по его мнению, есть только три варианта, как с ней поступить, и ни один из них не показался мне хорошим.

Первый вариант – перевезти ее в отдаленный глухой угол Северной Ботсваны. Но там процветали браконьерство и незаконная охота, а главное, там уже была устоявшаяся львиная популяция, отношения с которой могли оказаться травмирующими для Рафики. Члены тамошних прайдов могли третировать ее как чужачку, неизвестно зачем вторгшуюся в их владения, а то и просто убить.

Второй – просто остаться на наших землях, но Хантер боялся, что здесь ее кто-нибудь наверняка пристрелит.

Третий вариант был худшим из всех – неволя. Я снова завел разговор об оградах. На это Хантер ответил, что не в его власти оказывать давление на землевладельцев. Я выступил еще с одним предложением – в самом сердце владений Рафики, в долине Питсани, имелась старая скважина. Раздобыть бы только мотор, а все остальное я сумею наладить сам. Тогда будет меньше шансов, что звери, в том числе хищники, станут тянуться к скважинам, пробуренным в лагерях. Хантер посоветовал мне поговорить на эту тему с управляющим.

Взяв в спутники Брюса Петти, я пошел к управляющему. Тот стоял на своем: оградами в обозримом будущем заниматься не будем, Рафики с наших земель вон, а если хотите оборудовать скважину – пожалуйста, но без нашей помощи.

В это время Рафики была уже на сносях, и я сказал, что в ее положении она может не выдержать перевозки. Пока детеныши не подрастут, ее трогать тоже нельзя. Иначе она из-за травмы может их бросить. Он скрепя сердце согласился подождать, пока детенышам исполнится полгода. Разве я мог тогда знать, что ситуация к тому времени изменится! А пока я покинул его контору подавленный, но вместе с тем полный решимости запустить скважину в долине Питсани – пусть пьет моя Рафики, а с нею и сотни других животных.

На следующий день, в полпятого пополудни, Рафики снова появилась в лагере. Ей было жарко и до смерти хотелось пить. Она выглядела измученной – и опять похудевшей. После того как она вволю напилась, мы обменялись продолжительными приветствиями. Позже она двинулась вниз, к холмам, время от времени останавливаясь и порыкивая – она явно хотела, чтобы я следовал за нею. Такое уже было дважды: в первый раз – когда она произвела на свет единственного неживого детеныша, во второй – когда родила троих, которых теперь тоже не было в живых. И вот моя золотая четвероногая дочка родила в третий раз и зовет меня посмотреть на свое потомство.

Мы пересекли лежавшую на западе равнину, прошли вдоль холмов, затем спустились туда, где сухое русло Таваны делает петлю, и двинулись вдоль русла. Я догадывался, что материнское гнездышко Рафики неподалеку, а потому пропустил львицу вперед. Теперь она ступала осторожно, временами останавливаясь и оглядываясь – нет ли вокруг опасных для беззащитного потомства врагов вроде леопарда или гиены? Она спустилась вниз по берегу песчаного русла, затем тихонько завыла – и вот я уже вижу их, спящих в небольшом углублении, прильнув друг к дружке. Этим крохам, с необыкновенно светлыми шкурками, было всего-то часов двенадцать от роду. Я наблюдал, как они проснулись от материнского зова – для них это был сигнал, что родительница рядом.

Рафики снова избрала местом рождения детенышей долину Таваны, на сей раз к югу от старого лагеря, ровно в километре от могилы своего брата. Я сидел на берегу высохшего русла, наблюдая за тем, как она вылизывает малышей. Время от времени она поднимала голову и смотрела на меня своими умными глазами.

Душу мою переполняли смешанные чувства. С одной стороны, я ощущал себя окрыленным при виде появившегося на свет нового прайда – ведь последние члены прежнего погибли от рук человека, и Рафики осталась одна. Но другая половина моей души пребывала в подавленном состоянии – из-за неопределенности будущего Рафики, а теперь и детенышей. Когда солнце уже коснулось горизонта, я покинул это благословенное место – мне надо было спешить в лагерь. Стали сгущаться сумерки, и я побрел назад по той самой дороге, по которой мы пришли вместе. В последующие дни мы с Рафики выучили на ней каждый камушек, каждую ямку, каждый кустик.

В первые несколько дней после рождения детенышей я каждый вечер приносил Рафики бидон с водой. Она усиленно кормила малышей, а с водой было трудно на много миль вокруг. Обычно, если к моему приходу Рафики находилась с львятами в своем уютном гнездышке, она вылезала из ямки, потягивалась всем своим истощенным телом и подходила ко мне здороваться. Я наливал в миску воды и наблюдал, как она жадно лакает. Иногда же она оставалась с детенышами, приветствовала меня лишь гортанным звуком и вновь принималась кормить или вылизывать их. В таких случаях я, полюбовавшись этой картиной, зарывал до завтрашнего дня бидон с водой и миску в прибрежную гальку – и спешил обратно в лагерь.

В эти блаженные часы, когда я бывал в гостях у Рафики, я наслаждался тем, что никто не мешал мне жить. Никто на всем белом свете не знал, что мы вместе. Ни один человек не забредал в долину Таваны, а немногие дороги, по которым могла проехать машина, были довольно далеко. Как бы хотел я, чтобы мы всю жизнь оставались вот так, вместе, затерянные среди заросших кустарником земель…