Кристиан Зальцманн - Книжка для раков. Книжка для муравьев (сборник)

Ментор. Это потому, что они – дети.

Коридон. Если дается сигнал к уроку, то они идут так медленно, с таким недовольством, что теряешь терпение; но если они идут на площадку для игр, то надо видеть, с какой радостью они туда спешат, как будто предназначение человека – играть.

Ментор. Разумеется, играть – не предназначение человека, но развивающийся человек, мальчик предназначен играть. Постепенно ему надо прививать интерес к работе, но нельзя ему ставить в вину, если он не может сразу найти в ней интереса.

Коридон. А на уроках они ни на мгновение не могут угомониться.

Ментор. Это из-за того, что они находятся в положении, которое для них неестественно. Здоровый ребенок спокоен только тогда, когда спит, за исключением сна он в постоянном движении. Здесь вы ничего не можете сделать, кроме как подумать о том, как использовать их беспокойный нрав для достижения благих целей. Если вы дадите что-нибудь делать маленьким ручкам, а болтливые ротики смогут вдоволь наговориться, то вы обнаружите, что непоседы не будут больше вам докучать.

Коридон. Сколько обид они причиняют мне своим коварством и злобой!

Ментор. Коварством и злобой? Однако я не так часто замечал это у мальчиков. Все-таки приведите пример.

Коридон. Пример? Я мог бы написать об этом целую книгу. Ради бога! Представьте себе – вчера я вывел гулять своих мальчиков, у меня до сих пор еще дрожат руки, когда я об этом думаю.

Ментор. Ну? Что же случилось?

Коридон. Они бросались снежками.

Ментор. И это вы называете коварством и злобой?

Коридон. И все-таки! Стоило мне недоглядеть, как один из них бросил мне, своему воспитателю, в спину снежком!

Ментор. Чтобы вас оскорбить?

Коридон. А как иначе?

Ментор. Да! Это тот самый пункт, где вам, господа, так часто недостает понимания. При любом проявлении озорства и безрассудности вам мерещатся коварство и злоба, и этим вы грешите на юность. Коварство и злоба для юности неестественны. Если они проявляются, то, несомненно, их им привили взрослые своим неправильным обращением.

Коридон. Но разве у мальчишки, бросившего в меня снежком, могло быть другое намерение, кроме как меня оскорбить?

Ментор. Побудить вас принять участие в игре в снежки. И что же вы сделали, когда в вас попали снежком?

Коридон. Я обернулся и спросил: кто из мальчишек бросил в меня снежком?

Ментор. Ну? Какой же ответ вы получили?

Коридон. Никакого. Я пригрозил, что они останутся без обеда, если не назовут мне того мальчишку, который не проявил ко мне уважения. Никто не ответил. Они предпочли есть на обед сухой хлеб, а не быть искренними и выдать мне мальчишку, который меня оскорбил.

Ментор. В отличие от вас я не вижу в этом ничего ужасного.

Коридон. Как? Вы одобряете заговор, который эти злодеи устроили против своего учителя и воспитателя?

Ментор. Я не вижу ни заговора, ни злодеев. Один из компании в приступе озорства бросил в вас снежком – это знают все. Но из-за этого вы объявляете этого мальчика негодяем, не проявившим к вам должного уважения. Вы – своим взглядом и резким тоном – грозите ему строгим наказанием. Все мальчики чувствуют, что вы поступаете здесь несправедливо, и поэтому не выдают своего товарища. Они лучше останутся без обеда, чем выдадут хорошего, но озорного мальчика, с которым обойдутся чересчур строго. Допустим даже, что эти мальчики поступили неправильно, не выдав озорника. Но не дали ли вы сами к этому повод своей строгостью? Знаете, что я бы сделал на вашем месте? Я бы обернулся и, улыбаясь, спросил: «Я думаю, вы хотите помериться со мной силами? И кто же тот маленький герой, который отваживается со мной потягаться?» Тогда мальчик вышел бы сам и сказал: «Я!» Потом я затеял бы поединок с ним, и после того как мы бы по очереди бросили друг в друга парой снежков, я бы чуть серьезнее сказал: «Ну, друг! Отлично, что мы потягались друг с другом». Тогда он выкинул бы снежок, который уже подготовил для вас, и весь эпизод окончился бы к общему удовлетворению.

Здесь господин Коридон пусть прервется. Если бы я захотел дать ему высказаться до конца, то его жалобы заполнили бы все место, которое я отвел «Книжке для муравьев». Ибо тому, кто относит своеобразия детской природы к разряду пороков, всегда будет на что пожаловаться!

Часто воспитатели становятся творцами пороков своих воспитанников также и тем, что вводят авторитарное правило, которым молодые люди должны руководствоваться, а любое отклонение от него трактуется как дурная наклонность. Если же правило глупое и противоестественное, а молодые люди это чувствуют, то у них не будет также и склонности ему следовать, каждое мгновение они будут от него отступать и поэтому в глазах воспитателя выглядеть нарушителями.

Особенно это относится к заносчивым воспитателям, считающим себя непогрешимыми, а своих воспитанников воспринимающим как рабов, которые обязаны им слепо повиноваться, во всех своих поступках считаться с ними и при любой возможности доказывать им свою полную покорность. Такой воспитатель не терпит никаких возражений, никакого протеста; это было бы оскорблением, недостатком почтения. Как только он появляется, все игры должны быть прекращены, должно наступить глубокое молчание, все должны стоять перед ним в почтительной позе.

Прямодушный, непосредственный мальчик, который не приучен к притворству и склонен ластиться к каждому, кого он считает хорошим, сочтет эти требования нестерпимыми. Возможно, страх перед оскорблениями подвигнет его несколько мгновений вести себя в соответствии с несправедливыми требованиями своего воспитателя; но вскоре он забудется, проявит себя в своем естественном облике, и в результате с ним будут обходиться как с негодным мальчишкой.

Вот размеренными шагами и с негнущейся шеей пришел господин Криспин, чтобы преподать свой урок. Его ученики в сей момент перед домом играют в мяч. Одни при виде его пугаются и кланяются ему с лицемерной миной; другие продолжают играть. «Что за мерзкое поведение? – Подходит он к ним. – У меня что, ученики – уличные мальчишки?» Они нехотя следуют за ним в класс.

«Садитесь, – повелевает он, – и чтобы никто не осмелился издать ни малейшего шороха. Пишите, что я вам диктую: Il vit la carosse (он увидел карету)».

«Господин Криспин, – говорит маленький бойкий Клаус, – по-моему, правильно le carosse ».

«Молчать! – отвечает он. – И даже если правильно le carosse, ты все равно должен писать la carosse, потому что так сказал я, твой учитель. Безбородому мальчику не подобает перечить своему учителю».

Тут он начинает объяснять продиктованное и замечает, что двое мальчиков разглядывают кусочек бумаги, шушукаются и смеются. Он подскакивает, отнимает листок и видит на нем небольшой рисунок, только что сделанный юным Клаусом и подписанный: «Это господин Криспин».