Александр Ватлин - Германия в ХХ веке

Нежелание правящей элиты ГДР смотреть правде в глаза (Хонекер заявил: «если надо, стена простоит еще сто лет») сопровождалось нарастанием кризисных явлений во всех сферах общественной жизни. Возмущение населения вызывали перебои со снабжением, особый статус Берлина как «витрину социализма», фактическое хождение двух валют в стране, лживость и бодрячество официальной пропаганды. Целые легенды ходили о коррумпированности высшей номенклатуры и ее привилегиях, включавших в себя зарплату в валюте, постоянные выезды на Запад, пользование охотничьими угодьями, закрытыми для простых смертных.

7 мая 1989 г. в ГДР состоялись выборы в местные органы власти, в ходе которых оппозиционные силы впервые предприняли попытку общественного контроля. По официальным данным, за безальтернативных кандидатов было отдано 98,89 % голосов, согласно альтернативным подсчетам от 10 до 20 % пришедших на выборы голосовали «против». Отказ власти от диалога с собственным населением привел к очередной волне «голосования ногами». Согласно докладу министерства государственной безопасности, направленному в Политбюро ЦК СЕПГ, к августу 1989 г. жителями ГДР было подано 120 тыс. заявлений о выезде на Запад. Там же указывалось, что их главными причинами являются «недостаточное понимание сложности социалистического строительства», «личные неурядицы, усугубленные результатами анализа условий собственной жизни в сравнении с жизнью в ФРГ и Западном Берлине». Власть упорно не хотела признавать собственной ответственности за происходящее, считая, что ей удастся «пересидеть» и этот кризис.

Сворачивание «железного занавеса» в Центре Европы стимулировало несанкционированную эмиграцию жителей ГДР. Первоначально ее основной поток шел через австро-венгерскую границу, открытую летом 1989 г., затем через посольства ФРГ в Варшаве и Праге. Чтобы остановить массовый исход населения из страны (до начала ноября ГДР покинуло 225 тыс. человек) власти закрыли границу с Польшей и Чехословакией. Значительно меньшим было число тех, кто выражал готовность к политическому противостоянию внутри страны. Вокруг вышедших из подполья диссидентских групп стали формироваться гражданские инициативы, которые требовали соблюдения прав человека, восстановления реальной многопартийности и проведения свободных выборов. Чтобы определить перспективы развития страны, предлагалось по польскому образцу созвать «круглый стол» власти и оппозиции.

Обращение оппозиционных сил за общественной поддержкой на сей раз нашло массовый отклик по всей стране. Политический протест стал выбираться из кухонь и пивных на улицы и площади восточногерманских городов. Наибольшую известность получили «понедельничные» молитвы-демонстрации в Лейпциге, которые каждый раз собирали все больше участников и завершались стычками с полицией. Репортажи западногерманских телеканалов доносили до каждого жителя ГДР лозунги, обращенные к партийным верхам: «Народ – это мы», «Мы остаемся здесь». Под покровительством церковных приходов стали появляться ростки альтернативной власти на местах, священники брали на себя роль посредников между полицией и демонстрантами, чтобы не допустить эскалации насилия. Позже последний лидер СЕПГ Эгон Кренц признает: «мы отдали на откуп церкви то, что должно было стать исконно партийным делом».

Правящая партия в этот момент сосредоточила свое внимание на подготовке празднования 40-летия Германской демократической республики. Выступая на официальных мероприятиях по этому поводу, тяжело больной Хонекер ни словом не упомянул о кризисе власти. Выражая решимость и дальше отстаивать завоевания социализма, он не нашел слов правды и сочувствия по отношению к гражданам своей страны. Приезд на юбилейные мероприятия Горбачева лишний раз продемонстрировал взаимное отчуждение двух лидеров. В ходе разговора с глазу на глаз Горбачев назвал ГДР приоритетным союзником СССР, но его пожелания ограничились общими фразами о том, что «необходимо придать социализму второе дыхание», «партия должна вернуть себе инициативу, иначе демагоги смогут подбросить иные идеи». Хонекер не услышал главного – готовности СССР к поддержке диктатуры СЕПГ силовыми методами. Его реакция была выражена в редакционной статье партийной газеты «Нейес Дейчланд»« 9 октября: «Нам не требуются советы, выполнение которых приведет к ослаблению социализма».

Вечером в день юбилея ГДР в Берлине вновь прошли несанкционированные демонстрации, разогнанные силами безопасности. Все ждали понедельника 9го в Лейпциге, многие опасались кровопролития, повторяющего сценарий пекинских событий в мае. Однако местные власти, почувствовавшие отсутствие жесткой руки из Берлина, пошли на диалог с церковью и представителями оппозиционных групп. Лейпцигская демонстрация, собравшая под лозунгами отставки обанкротившегося руководства страны рекордное число участников – 70 тыс. человек, прошла мирно и без эксцессов. Слово было за властью. На заседании Политбюро ЦК СЕПГ 18 октября Хонекер и его ближайшие соратники были вынуждены заявить о своем уходе. Новым лидером СЕПГ стал самый молодой член Политбюро Кренц, согласовавший детали внутрипартийного переворота с советскими товарищами. Однако общественному мнению, разгоряченному первыми успехами, принесенная жертва показалась недостаточной. Речь шла уже не об одиозных именах и лицах, а о демонтаже коммунистической диктатуры.

Состоявшийся 4 ноября в центре Берлина на Александерплатц митинг оказался самым крупным за всю историю ГДР, собрав по разным оценкам от 400 тыс. до полумиллиона человек. Он же символизировал собой высшую точку идейного романтизма, освобожденного от оков мертвой доктрины. Раздавались голоса в защиту реформ по советскому образцу, выступавшие требовали и обновления социализма, и нового призыва в СЕПГ. Немало было и флагов ФРГ, символизировавших признание успеха западной модели общественного развития. Слово было дано всем «униженным и оскорбленным», впрочем, некоторые из них, вроде уволенного незадолго до этого руководителя разведки ГДР Маркуса Вольфа или писательницы Христы Вольф достаточно долго пользовались всеми привилегиями власти. Представителю Политбюро ЦК СЕПГ Гюнтеру Шабовскому собравшиеся так и не дали договорить. Главное, что объединяло всех участников митинга 4 ноября в Берлине и аналогичных собраний, проходивших по всей стране, – нежелание оставаться заключенными в собственной стране, отгороженной от Западной Германии и Западного Берлина непреодолимой границей.

Спустя пять дней тот же Шабовский на прессконференции, транслировавшейся в прямом эфире, зачитал проект закона о свободном выезде граждан ГДР за пределы страны. На вопрос журналистов о том, когда закон вступит в силу, он ответил: «немедленно». Это моментально накалило страсти, толпы жителей Восточного Берлина стали собираться у пограничных переходов, боясь пропустить долгожданный момент открытия границы. Телевидение ФРГ всю ночь вело прямой репортаж от берлинской стены, мобилизуя население на активные действия. Не выдержав напора толпы, пограничники ГДР около полуночи открыли шлагбаумы. С падением берлинской стены история революционных завоеваний пополнилась еще одним символом, не уступавшим по своему значению взятию Бастилии или штурму Зимнего дворца. Улицы западной части города превратились в спонтанный карнавал, слезы смешивались с шампанским, люди с общей судьбой, но разными паспортами смотрели друг на друга и не находили слов, чтобы выразить свои чувства. За одну ночь и следующий день, 10 ноября, в Западный Берлин «сходило» около миллиона жителей ГДР.