Александр Ватлин - Германия в ХХ веке

Наследие Бисмарка в этой сфере оказалось гораздо более хрупким, нежели во внутренней политике. Знаменитая фраза из речи «железного канцлера» в рейхстаге – «мы, немцы, боимся только бога и больше никого на свете», ставшая боевым лозунгом экспансионистов, на самом деле имела вполне мирное окончание («именно потому мы ценим и храним мир»). Ни для кого не являлось секретом, что Франция будет искать пути для реванша. Система международных договоров, заключенных Германией в 80-е гг. XIX века, создавала скорее паутину взаимных сдержек и противовесов, нежели бетонные конструкции военно-политических блоков. «Союз трех императоров», обновленный в 1881 г., являлся данью традициям Венского конгресса. Образ Наполеона продолжал преследовать европейских монархов, и этот фактор играл не последнюю роль во внешнеполитических расчетах. Рано или поздно Германии пришлось бы выбирать между АвстроВенгрией и Россией, интересы которых столкнулись на Балканах. В случае революции в Вене и Будапеште можно было рассчитывать на возрождение великогерманского варианта и округление границ страны. В случае революции в России приходилось считаться с опасностью панславистской экспансии, угрожавшей восточным владениям империи. В 1890 г. Германия отказалась от продления договора безопасности (Rückversicherungsvertrag) с Россией, заключенного только три года тому назад.

Принимая отставку Бисмарка, Вильгельм II заявил: «Курс остается прежним. Полный вперед!». На самом деле внешнеполитическая стратегия радикально изменилась – бисмарковская Германия жила плодами одержанных побед, вильгельмовская – предвкушением новых. Сближение с Великобританией в период канцлерства Каприви так и осталось ничего не значащим эпизодом. Трудно было рассчитывать на то, что владычица морей потеснится, пропустив Германию в круг колониальных держав. Для того, чтобы разговаривать с ней на равных, утверждали советники Вильгельма, нужно сначала нарастить стальные мускулы. В эпоху империализма подобные идеи витали в воздухе. В современной историографии преобладает мнение, что агрессивность внешней политики Германии начала ХХ века определялась не столько борьбой за мировое господство, сколько досадой опоздавшего и обостренным чувством ущемленных интересов. Стремление во что бы то ни стало «уважать себя заставить» стало ее лейтмотивом, который точно выразил Бюлов, выступая в рейхстаге 6 декабря 1897 г.: «Времена, когда немцы оставляли одному из своих соседей землю, а другому – моря, оставив за собой лишь небо, безвозвратно ушли в прошлое… Мы никого не хотим оттеснить в тень, но мы требуем себе места под солнцем». Это требование выполняло важную внутриполитическую функцию, направляя недовольство социальных низов в русло внешней экспансии.

Опоздав к разделу колониального пирога, Германия получила жалкие крохи – у Испании были приобретены несколько тихоокеанских архипелагов, в Африке немецкие владения в Намибии, Того и Камеруне поставили известный предел британской экспансии с юга в центр континента. Все это были колонии «третьего сорта», не располагавшие плодородной землей и разведанными полезными ископаемыми. В 1897 г. император попытался взять инициативу в свои руки, совершив длительный вояж во владения Османской империи и получив там подряд на строительство железной дороги от Берлина до Багдада. Эта инициатива, как и последовавшие за ней попытки утвердиться на северном побережье Африки, привели к сближению Франции и России, заложив основу внешнеполитической изоляции Германии.

В 1898 г. Китай предоставил в аренду Германии Шаньдунский полуостров, и та не осталась в долгу – два года спустя немецкий экспедиционный корпус принял участие в подавлении восстания «боксеров». В 1904 г. в Намибии началось восстание местных племен, победа над которым была достигнута путем политики геноцида – страна превратилась в безжизненную пустыню. Колониальные владения не только манили авантюристов всех мастей, но и питали шовинистические настроения в обществе. В рейхстаге постоянно раздавались обвинения в «дороговизне» колоний, не приносящих Германии ожидаемых дивидендов. Все это имело совсем не тот масштаб, о котором мечтала политическая элита империи, завороженная блестящей победой 1871 г.

Став после нее самой мощной военной державой континентальной Европы, Германия обратила свой взор на моря. Флот – вот то магическое слово, которое открывало доступ к экзотическим богатствам, обеспечивало растущей промышленности стабильный экспорт и наполняло смыслом дискуссии за кружкой пива. Адмирал Альфред Тирпиц, возглавивший в 1897 г. германское Адмиралтейство, стал выразителем подобных чувств. Весной 1898 г. рейхстаг одобрил первый из законов о строительстве флота, с последующими поправками он должен был вывести германские военноморские силы на уровень двух третей от британских, что означало фактический паритет двух флотов в Северном море. С этого момента Германия стала врагом номер один для общественного мнения Великобритании – крупнейшей мировой державы.

Находившийся под патронажем Тирпица Германский флотский союз превратился в одно из самых массовых движений, объединяя в своих рядах через год после создания четверть миллиона человек. Схемы боевых кораблей стали едва ли не обязательным украшением гостиных комнат, детей поголовно наряжали в матросские костюмчики. Солидные предприниматели жертвовали огромные суммы на строительство броненосцев, рассчитывая на стабильные государственные заказы. Обыватели ожидали наплыва дешевых колониальных товаров. Наконец, для молодежи служба во флоте являлась шансом увидеть мир и сделать военную карьеру, невозможную в сухопутной армии, все офицерские должности в которой были расписаны между дворянскими сынками.

«Низвержение морского могущества Великобритании означало бы, что Германия вступает в права ее наследства» (Х. Кроков). Историки с редким для своей профессии единодушием рассматривают гонку военноморских вооружений как увертюру к будущей мировой войне, в исполнении которой вильгельмовская империя играла первую скрипку. Своеобразным проявлением ее экспансии являлось активное расселение немцев по всему свету – только за вторую половину ХIХ века из Германии эмигрировало около 4,4 млн. человек, т.е. 7 % населения страны к 1900 году. В его основе лежали прежде всего социально-демографические причины, сохранявшийся избыток рабочей силы. Каприви признал в одном из своих выступлений перед рейхстагом, что «экспорт нам жизненно необходим – мы будем экспортировать либо товары, либо людей. При росте населения без адекватно растущей промышленности мы просто не сможем существовать». Определенную роль в массовой эмиграции играли традиции миссионерской деятельности в Восточной Европе, осуществлявшейся не только крестом и мечом рыцарей Германского ордена, но и трудолюбием, изобретательностью и предприимчивостью обычных переселенцев.