Коллектив авторов - В поисках истины. Ученый и его школа

И М.Н. Тихомиров как исследователь, и те интересы, которыми жил академик в начале 1960-х гг., оказали на А.Г. Кузьмина огромное влияние, во многом определив направление его научных изысканий. Готовя к изданию первый том труда В.Н. Татищева, М.Н. Тихомиров написал вступительную статью, в которой решительно выступил в защиту научной репутации первого русского историка. В середине XX в., разумеется, мало кого, кроме историков, занимавшихся XVIII в., интересовало мнение В.Н. Татищева по поводу описываемых им событий, скажем, XI–XIII вв. Необходимо было прежде всего «дать себе отчет в том, действительно ли В.Н. Татищев пользовался такими источниками, которые до нашего времени не дошли или остаются до сих пор не найденными в архивах и библиотеках» [3, 39 ]. В своей статье М.Н. Тихомиров решал этот вопрос однозначно в пользу В.Н. Татищева. Он признавал «особую ценность “Истории Российской”, так как некоторые произведения, использованные Татищевым, явно погибли во время пожара в его усадьбе в селе Болдино. Их нельзя отыскать в современных древних хранилищах, в отличие от большинства исторических сочинений, использованных позднее Н.М. Карамзиным, основывавшим свои исследования на государственных архивах и библиотеках. Они погибли для науки безвозвратно…» [3, 41 ]. А вот «летописный свод, составленный Татищевым, дает довольно близкое понятие об этих источниках, неизвестных в настоящее время. Поэтому две книги труда Татищева, посвященные истории России в IX–XII вв., являются важнейшим первоисточником, без особого основания отбрасываемым в сторону нашими историками» [3, 52–53 ]. Хотя, конечно, «История Российская» «не может принадлежать к числу источников, которым можно верить без оглядки. Всякое высказывание Татищева подлежит той или иной проверке. Некоторые из этих высказываний должны быть отвергнуты, в особенности те, которые помещены в виде дополнительных рассуждений в тексте или примечаниях в “Истории Российской”» [3, 53 ].

А.Г. Кузьмин целиком и полностью разделял взгляды учителя на татищевские известия и тоже был полон оптимизма по поводу до сих пор «не найденных в архивах и библиотеках» источников по истории Древней Руси. Отсюда и его публикации с критикой всякого, кто подобных взглядов не разделяет. В 1961 г. в свет вышел первый том сочинения С.Л. Пештича «Русская историография XVIII века», в которой автор писал о недостоверности оригинальных известий Татищева, основанных на его «вымыслах». А.Г. Кузьмин написал статью с критикой построений С.Л. Пештича, однако статья эта содержала и размышления на тему возможности использования в исследовании «нелетописных источников» вообще, поскольку и «любой летописный свод включает в свой состав, помимо летописных записей, актовый материал, сказания, жития, предания и другие источники, достоверность которых требует той или иной проверки» [4, 217 ]. Общий вывод А.Г. Кузьмина сводился к заключению, что «С.Л. Пештичу не удалось доказать тезис о недобросовестности В.Н. Татищева. Для того, чтобы говорить о достоверности известий В.Н. Татищева, необходимо прежде всего выделить эти известия. Иными словами, необходимо провести сопоставление текста “Истории Российской” со всем огромным фондом летописных и нелетописных материалов, имеющихся в нашем распоряжении» [4, 218 ]. Обращался он и к авторитету А.А. Шахматова, который вроде бы «в последний период своей деятельности обратился к В.Н. Татищеву» и даже «надеялся из-под слоя домыслов летописцев позднейшего времени и известий самого В.Н. Татищева извлечь древнейшие летописные традиции» [4, 218 ].

Для самого А.Г. Кузьмина поиск этих неизвестных «летописных традиций» становится главной задачей, поскольку обретение их могло значительно пополнить наши факты из домонгольской русской истории. В дополнение к выявленным М.Н. Тихомировым неизвестным нам летописям, имевшимся у В.Н. Татищева («Раскольничий летописец», «Голицынский манускрипт», «Ростовская летопись», «Иоакимовская летопись») [3, 47–50 ], А.Г. Кузьмин добавил еще «и другие источники, неизвестные в настоящее время, в частности, летописи “Хрущева” и “Еропкина”, а также “Летопись Волынского” (или “Симонова” летопись), которая, возможно, имеет не меньшее значение, чем летопись “Раскольничья”» [4, 218 ]. Даже сама находка этих неизвестных нам летописных традиций не казалась, вероятно, ученому неразрешимой задачей. Труд В.Н. Татищева, написанный 200 лет назад и не издававшийся с конца XVIII в. ни разу, казался столь же утерянной и вновь обретенной древностью, а ведь во времена В.Н. Татищева еще можно было купить летопись «у носясчаго на плосчади» [5, 125 ]. М.Н. Тихомиров задал ученику и конкретное направление поисков, выделив в «Истории Российской» особую группу источников, так называемые «топографии», или, по определению А.Г. Кузьмина, «местные летописи» [4, 218 ]. Всего академик насчитал их у В.Н. Татищева восемь: «Московская топография», «Новгородская», «Псковская», «Сибирская», «Астраханская», «Нижегородская», «Смоленская» (существование которой Татищев только предполагал) и «Муромская» [3, 41–42 ]. Еще раз подчеркну, что М.Н. Тихомиров вовсе не считал все «топографии» летописями, видя, например, в «Московской» некие «сказания о Москве», в «Муромской» – сборник муромских сказаний «о Петре и Февронии, о муромском епископе Василии и пр.» (подобные сборники были распространены в XVII–XVIII вв.), а о «Сибирской» Татищев вообще говорил, что «она сочинена Станкевичем».

Углубившись сначала в изучение Симеоновской, и особенно Никоновской, летописей (в последней, как известно, содержится много оригинальных известий по истории Древней Руси, которые могли служить отражением древних летописных традиций), посвятив каждой из них по статье [6; 7], основной темой исследования А.Г. Кузьмин в конце концов избрал рязанское летописание, вероятно, мечтая отыскать неизвестную «топографию» или «летописную традицию». В 1963 г. он защитил кандидатскую диссертацию, а уже через два года (удивительно быстро для того времени) была опубликована его монография «Рязанское летописание».

По сей день книга А.Г. Кузьмина не утратила своего значения как наиболее полный свод сведений по истории Рязанского княжества. Аполлон Григорьевич включил в этот свод и летописные известия, и сведения из родословцев, и даже «припоминания» краеведов XIX в. Все эти источники, как достоверные, так и не вполне, позволили составить максимально полную подборку известий о Рязани и Муроме в древности. Особое место в книге заняли сведения, почерпнутые из «Никоновской летописи» и «Истории Российской» В.Н. Татищева, в которых, по мнению исследователя, отразились особые летописные традиции. Метод исследования А.Г. Кузьмина в этой ранней его работе прост: он видел в любых известиях летописей о Рязани и Муроме, желательно расположенных «компактно», отражение рязанского или муромского летописания, утерянного, но известия из которого отразились в иных летописных традициях. Так, по мнению исследователя, «с наибольшей полнотой известия о Муроме представлены в “Истории” В.Н. Татищева, где имеются не только отдельные сведения, но и рассказы общерусского содержания, в которых акцентируется внимание на Муроме». Эти татищевские тексты А.Г. Кузьмин считал возможным «естественно связывать с Муромской летописью, упоминаемой В.Н. Татищевым», правда, оговаривая, что «следует считаться и с возможностью того, что некоторые известия о Муроме могли быть записаны в Чернигове и позднее в Ростове или Владимире. Из некоторых недошедших сводов общерусского содержания, по-видимому, были заимствованы и многие оригинальные сведения В.Н. Татищева, хотя сами первоначальные записи восходят, возможно, к этим центрам» [8, 181 ].