Альбина Гапоненко - Ландшафтное проектирование и ландшафтный дизайн. Часть 1

В 1605 кардинал Алессандро д’Эсте приступил к существенному обновлению парка. Работы были продолжены в 1660–1670 годах, при участии знаменитого скульптора Бернини. В XVIII веке вилла пережила длительный период запустения; в 1814 весь ансамбль перешел в наследство Франца Габсбурга. Последним владельцем виллы перед Первой мировой войной был эрцгерцог Франц Фердинанд. С началом войны вилла перешла в собственность государства. В 1920-х годах, а затем сразу после Второй мировой войны (вилла пострадала от бомбардировки) была осуществлена масштабная реставрация. В 2007 году парк получил премию «Самый красивый парк Европы»

Как и другие европейские сады эпохи Возрождения, сад виллы д’Эсте несет сложную философскую и политическую символику. Как указывает М. Л. Мадонна, Вилла д’Эсте была задумана как сад нимф Гесперид, посвященный Гераклу, мифическому прародителю рода д’Эсте

Ключевым элементом сада в Тиволи стала статуя Геракла, от которой вели две символические дороги – одна к Добродетели, другая к Пороку. На центральной оси сада размещалась, кроме того, статуя Венеры, причем она также воплощала собой возможность выбора – на сей раз между Любовью Земной и Небесной. Сад со своей сложной конфигурацией был задуман как микрокосмос, метафорически воссоздающий местную природную среду. Это соответствовало характерным для XVI века представлениям о всеобщей взаимосвязи явлений (образ цепи, протянутой от первопричины до самых низменных феноменов, присутствует у Джакомо делла Порта в книге «Естественная магия» (1558).

Наибольший интерес для посетителя сада представляют фонтаны, которые в XVI веке считались чуть ли не наивысшим достижением гидротехники. Как указывает Б. М. Соколов, «сложная система фонтанов включала в себя Фонтан органа, Фонтан дракона, «Кипящую лестницу», названную так из-за окружающих ее сорока двух водометов. С еще большим размахом была оформлена Дорога ста фонтанов – каждому из них соответствовал рельеф на темы из поэмы Овидия «Метаморфозы». Рядом находились Гроты Венеры и Дианы, а также Рометта – фонтан, символически изображающий семь холмов Рима и его достопримечательности, такие как Колизей и Пантеон». Для снабжения фонтанов воду первоначально брали из близлежащей реки Аньене (приток Тибра) через специальный туннель. Качество этой воды вызвало негативную реакцию у посетившего виллу в апреле 1581 года Мишеля Монтеня. Он не преминул отметить в своем дневнике, что окрестные жители пользуются рекой «по своему усмотрению» (скорее всего, попросту стирают бельё), так что вода эта «мутная и скверная на вид» Пирро Лигорио в своей «Книге о древностях» трактовал воду как «душу» сада и одновременно его «питание» (alimento); аллегорией сада в трактате становится Прозерпина, «душа, струящаяся в подземных субстанциях». Примечательно, что и душа человека описывается у Лигорио при помощи метафоры источника: «душа в теле человека подобна источникам, которые затем превращаются в Реки и текут в Моря-Океаны»

Чрезвычайно детально описывая фонтаны виллы д’Эсте, Мишель Монтеньв «Дневнике путешествия в Италию» делает акцент именно на Фонтане Органа: «исполняемая органами музыка <���…> представляет собою одну и ту же постоянно вызваниваемую мелодию; производится она посредством воды, которая низвергается в круглую сводчатую полость и понуждает вибрировать заполняющий её воздух; вследствие чего воздух вырывается наружу через органные трубки». Этот фонтан начали сооружать в 1568 году, в XVIII веке он был разрушен, а затем – уже в наше время – восстановлен (автор проекта инженер Леонардо Ломбарди).

На северо-восточной окраине Киото удалившимся от дел императором Гомицунобыл распланирован ансамбль Сюгакуин с обширным садом-парком. Первая часть работ была закончена между 1656 и 1659 годами, но затем с перерывом работы продолжались еще несколько лет.

Уникальность композиции Сюгакуин среди японских садовых ансамблей связана с его расположением на трех уровнях – террасах, поднимающихся друг над другом по склону горы. Именно это определило общее пространственное построение ансамбля и конкретное решение каждой его части. В отличие от Кацура основной масштаб и основной эмоциональный тонус Сюгакуин был задан дальним планом – видом далеких силуэтов гор и деревьев (что носит название «саккэи»), а все искусственно построенные элементы сада становились передним планом композиции и получали подчиненную роль. Смысл и задача работы художника состояли в приведении к единству этих двух планов путем контраста или гармонического сопоставления. Но при этом в обработке каждой мельчайшей детали, в выверенности пропорций и колорита художник садов Сюгакуин не уступает мастерам Кацура, вернее, работает на основе тех же принципов. Каллиграфическая точность рисунка водоема или композиция водопада на верхней террасе считаются общепризнанными шедеврами в искусстве японских садов. Но определяют неповторимость ансамбля Сюгакуин картины открытых, уходящих далей, напоминающие пейзажи знаменитых живописцев. Вид из павильона Ринунтэй («Рядом с облаками») даже «сюжетно» почти совпадает с композициями, которые писали художники 17 века на стенах дворцов и храмов: изогнутое могучее дерево и кустарники на переднем плане, легкий абрис горы вдали. В этом можно ощутить некую нарочитую театрализацию, почти аналогию, если вспомнить, декорации в театрах Кабуки представлял собой ствол старой скривленной сосны с яркой зеленью ветвей. Оттенок театрализации ощущается во всем построении пространства ансамбля, придавая ему особую декоративность, свойственную и более ранним садам, но здесь получившую определенное и ярко выраженное звучание.

Средневековые японские сады довольно трудны для анализа из-за постоянной повторяемости элементов и композиционных схем, хотя и невозможно найти двух совершенно одинаковых садов. Приходится выбирать те, где наиболее остро и четко проявились характерные особенности всего жанра в определенную эпоху. Одним из таких примеров может служить знаменитый сад монастыря Рёандзи («Храм Покоящегося Дракона») в Киото, созданный Хосокавой Кацумотов 1450 году. Чтобы хоть частично «реконструировать» впечатление, которое сад Рёандзи должен был производить на человека, жившего в то время в Японии, надо попытаться не столько понять его конструктивную схему, сколько почувствовать, ощутить его образную емкость и его внутреннюю адекватность состоянию созерцания и постижения смысла бытия религиозным сознанием той эпохи.