Литературно-художественный журнал - Журнал «Юность» №09/2022

– Какое… – отмахнулся хозяин. – Это вон Нина рукодельничает – мастерит скворечники. Есть у ней к дереву влечение, любит с им возиться. Ня скворечники – терямки из сказки. – Пал Палыч усмехнулся, но мягко, одобрительно. – Когда я у богатого работал, у него станки, так я там пчалам домики делал. А сам я без станков – тя-перь мне никак. Покупаю у одного опочецкого…

– А когда у богатого работали – и ему, и себе мастерили?

– Не… – помотал головой Пал Палыч. – Только ему. Я ня воровал, ни единого домика… Разве по мелочи – гвоздик какой. У него в Вяхно цех столярный, две видеокамеры – какого тут возьмешь? Я когда у кого-то работаю, я честно… – Пал Палыч впал в небольшое волнение. – Эти домики – всем хорошо, только дятлы долбят. Они, домики, в одну доску – одностенные, но пчелы зимуют по тяперешним зимам. Ты вот так корпуса ставишь друг на дружку, а они вот сюда, в паз, долбят. – Пал Палыч показал руками воображаемые корпуса и ткнул пальцем в незримый паз. – С осени, с ноября и начинают. Дятлы – один недостаток.

– Что там дятлу искать? – удивился Петр Алексеевич, никогда прежде не слыхавший о такой напасти.

– Так он соты, мед – только дай! Вот такую дыру выдолбит, – Пал Палыч показал увесистый кулак, – и тягает. Но дятел ня наш, а зяленый. Наш пестрый, с шапочкой, с красным крылом – красивый, а это – зяленый.

– У Александра Семеновича на ульях дятлов ни разу не видел.

– Так у Ляксандра Сяменыча ульи двустенные, старые – дятлу ня как, – пояснил Пал Палыч и задумался. – Хорошо, напомнили: теплый день встанет – съезжу, посмотрю, как ваши пчелы пярезимовали.

У Петра Алексеевича и в мыслях не было напоминать Пал Палычу, живущему на земле и всегда имеющему ту или иную собственную заботу, требующую неотложных усилий, о каких-то посторонних делах.

– Мне, Пал Палыч, ей-богу, неудобно… – Он и в самом деле чувствовал неловкость из-за бескорыстного, едва ли не родственного усердия, с которым Пал Палыч опекал крошечную пасеку Александра Семеновича (в свои без малого девяносто тесть имел ясную голову, но ворочать тяжелые крышки ульев, ловить рои и таскать полные меда магазины ему уже было не по силам – что могли, брали на себя Ника, Полина или Петр Алексеевич, но это по случаю, наездами, а пасека, даже такая крошечная, требовала регулярного внимания), с такой же бескорыстной готовностью Пал Палыч помогал всему их семейству и в любом другом деле – подыскать работника, чтобы поправить забор, выкосить участок, выпилить лозу по берегу реки или, опять же, что-то по охоте…

– Вот вы спрашиваете, чего я прихожу и бесплатно помогаю вам с пчалами. – Петр Алексеевич действительно уже не раз высказывал Пал Палычу на этот счет свои соображения, мол, есть силы тянуть дело самому – тяни, нет – закрывай лавочку или нанимай кого-то, а чужих людей, да еще задарма, не впрягай. – А я ня только вам, я и другим. Потому что это я ня для вас и ня для них, а для себя… – Пал Палыч дважды ударил себя кулаком в грудь. – Почему для себя? А для того, чтобы прийти туда, в тот мир, – взгляд Пал Палыча скользнул вверх, – и сказать… Вот как пяред Богом пяред вами – сказать каждому, кого там встречу: а мне ня стыдно глядеть тябе в глаза, потому что я нес добро. Как можно больше нес добро. А зло… Ну, извини, с им я, как мог, так и боролся – по своему разумению.

Петр Алексеевич молчал, боясь неосторожной репликой невзначай увести разговор в сторону: слова Пал Палыча неожиданным образом напрямую рифмовались с темой недавнего симпозиума на Кузнечном.

– Вот и с жаной ругаюсь, – продолжал Пал Палыч. – Она мне: ты чего день в чужих людях отработал бесплатно? У нас у самих огород, поросенок – есть куда руки приложить. Что тут скажешь? Из гада рыбину ня сделаешь. – Пал Палыч выразительно пожал плечами и пояснил: – Это я про себя. Или повез сямью с двумя детьми в Плёссы – это Бежаницкий район – к бабушке… Они с ней повидались, та их обедом накормила, целый им багажник еды собрала – и везу назад. Деньги бяру только на бензин. Я это делаю для чего? А потому что в той сямьи у женки был отец – мы с ним так дружили, в таких отношениях были… – Пал Палычу как будто не хватало слов, что случалось с ним нечасто. – Вот я на тракторе с тялегой завяз, прихожу к нему в двенадцать ночи зимой. Мороз, в радиаторе у всех вода залита, если ее прихватит – это все: караул, трактор встал, ня будет ни работы, ни денег. Я, значит, прихожу к нему: «Дерни меня». Он встает, заводит свой трактор, заливает горячей водой, часа два путаемся там, тялегу груженую отцапляем, и он меня вытягивает. Потом тялегу отдельно. Я ему говорю: «Сколько с меня?» – «А ничего, Паша. Мы трактористы с тобой – завтра я завязну, так ты меня выдернешь». Вот такие отношения.

Бабочка описала под потолком круг и перелетела на другое окно. Пал Палыч проводил ее взглядом.

– Я жизнь прожил, а он меня так ни о чем и ня попросил. Только я к нему бегал – в год раз или два – и он с меня никогда копейки ня брал. Он тяперь умер, его нет, а я сейчас его внуков вожу. Для чего? А для того, чтобы прийти на кладбище… в смысле, в ту жизнь, когда пора настанет, и, с ним встретившись, сказать: «Вот, отдаю должок». А он мне: «Я знаю, я сверху видел, как ты мою дочку с внуками возил и копейки с них ня обдирал». А они бедно живут, с них и взять нечего… Я так думаю и так для себя хочу, чтобы с теми, с кем жил на зямле, с ними жить и там, – взгляд Пал Палыча снова скользнул вверх, – чтоб ня стыдно было, чтоб сказать им при встрече: «Ну как, есть претензии?» И они меня поцалуют, а я – их.

Повисла пронзительная пауза. Петр Алексеевич, не зная, как прервать ее, протянул Пал Палычу флешку.

– Записал голоса гусей, как вы просили. Здесь и серые, и гуменники, и белолобые… Не знаю, какие тут на поля садятся.

– А пусть все кричат – мало ня будет. – Пал Палыч взял флешку. – Сейчас, – он неопределенно махнул рукой, – подымусь за колонкой…

Хозяин исчез за дверью гостиной, деревянные ступени ведущей на второй этаж лестницы заскрипели под его тяжелой поступью. «Бескорыстное добро и тайное добро – вещи разного дыхания, – подумал Петр Алексеевич. – И если бескорыстное так красиво, то тайное – просто чума».

В отсутствие Пал Палыча он все же решил проверить одно вздорное соображение. Не надевая куртку, он вышел во двор, направился к стоящим на скамье ульям и, приподняв крышку, заглянул одному из них внутрь. Струганые стенки были чисты и, помимо естественного древесного узора, не несли на себе никакого послания мохнатому пчелиному богу. На всякий случай заглянул во второй – та же картина.

В этот миг Нина с Полиной, за которыми неотступно следовали два пыльных кота, вышли из теплицы, и до Петра Алексеевича долетел обрывок разговора.