Array Коллектив авторов - Казанский альманах 2016. Агат

– Твои слова ничего не значат, Шахназ. – Ибрагим в очередной раз оттолкнул от себя цеплявшиеся за полу камзола руки жены. – Прав имам, говоривший, что все женщины – порождение Иблиса. Все вы лживы и изворотливы, как истинные дочери шайтанов! Сегодня твою судьбу решит кадий, и толпа правоверных закидает тебя с твоим любовником камнями!

Какое-то мгновение он с безразличием наблюдал за рыдавшей в его ногах Шахназ. Молодая женщина уже не в силах была оправдываться, её рыдания постепенно превращались в судорожные всхлипывания, больше похожие на предсмертную агонию. Однако в сердце Ибрагима не было жалости, Шахназ для него теперь не существовала, она была лишь препятствием на пути к казанскому трону, досадным препятствием, которое нужно было убрать.

– У тебя есть один выход, Шахназ, – медленно проговорил солтан.

Он увидел, как распухшие от слёз глаза молодой женщины с надеждой уставились на него.

– Этот перстень! – Он снял с пальца массивный золотой перстень с крупным изумрудом. – Я оставлю его тебе. Это очень просто, ты повернёшь камень и высыплешь порошок в своё питьё. Всё, что я могу сделать для тебя – одарить быстрой и лёгкой смертью. Так ты избежишь позора и мучительной смерти от острых камней. Ведь ты ещё не знаешь, маленькая Шахназ, как жестока бывает толпа правоверных, исполняющая решение суда Шариата!

– Ибрагим, – еле слышно, распухшими губами взмолилась она.

– Мне очень жаль, Шахназ, но другого выхода у тебя нет. Укрепи же свою душу молитвой и решись на этот шаг, чтобы не быть опозоренной навеки.

Уже на пороге он бросил:

– Я приду за своим перстнем через два часа… два часа жизни, моя дорогая, это не так уж и мало!

Кошёва Нурсолтан, скрипя железными полозьями по сверкающему под ярким солнцем снежному насту, влетела во двор солтана Ибрагима в тот самый миг, когда Шахназ дрожащей рукой высыпала в стакан с шербетом порошок из перстня, оставленного супругом. Нурсолтан спешила по узкому коридорчику женской половины, даже не скинув шубы, она чувствовала, что тревога, щемившая её грудь, сейчас переросла в одну большую боль. Такую боль она испытывала только один раз в жизни, когда поняла, что навсегда потеряла Менгли. У дверей Шахназ дежурил не обычный евнух, а нукер с острой алебардой в руках, но загородить путь жене наследника он не посмел. Нурсолтан распахнула двери, шагнула внутрь и замерла от ужаса, ледяной рукой перехватившего её горло. Шахназ билась в судорогах на полу. В широко распахнутых глазах сестры она видела безмерное страдание, несчастная пыталась что-то сказать, но из её горла вырывался только хрип. Нурсолтан скинула мешавшую шубу, а следом за ней калфак с покрывалом, и упала на колени перед умирающей сестрой.

– Шахназ! Шахназ, сестрёнка моя, что с тобой? О, прошу тебя!

Вцепившись в плечи молодой женщины, она сорвалась на безумный крик, умоляла и стенала. Сердце, наполненное ужасом, исходило кровью от беспомощности при виде мучений сестры, которые Нурсолтан не в силах была прекратить. А глаза Шахназ, обращённые к выходу, вдруг наполнились страхом, и Нурсолтан невольно перевела взгляд туда. В дверях стоял солтан Ибрагим. Нурсолтан, как в замедленном сне бросилась к брату Халиля, её срывающийся голос превратился в хриплый шёпот:

– Табиба… Ради Аллаха, скорей пришлите табиба! Вы же видите, она умирает!

– Я это вижу, – ответствовал солтан Ибрагим, не сводя с неё пристального взгляда. – Но табиб моей жене ни к чему, она сама избрала свой путь. Это яд, от которого нет спасения.

Нурсолтан отшатнулась от мужчины, ещё не веря, что услышанное из жестоких уст, не мерещится ей. Она обернулась к затихшей Шахназ, покачнулась и упала в чужие мужские руки, подхватившие её. Ибрагим усадил ослабевшую женщину, склонился, не в силах оторвать взгляда от прекрасного лица, от пышных локонов, разметавшихся по парчовой обивке сидения. Не удержавшись, шепнул:

– Как ты прекрасна, Нурсолтан! Не зря во дворце отца превозносят твою красоту. И в этом моему брату повезло. Почему ему, а не мне?

Ибрагим опустился на колени, коснулся её тонких нежных пальцев. Даже он, дерзкий и необузданный в своих желаниях, не осмелился на большее, но как же он хотел этого большего! Его ноздри улавливали восхитительный аромат женщины, глаза наслаждались, и не могли насытиться ослепительной красотой. И эта женщина не его, не принадлежит ему, не может принадлежать!

– Ах, если бы ты была на месте Шахназ, я простил бы тебе любой грех, или почти любой… Ты рождена быть повелительницей мужских сердец, а досталась жалкому Халилю. Наверно, он и лечь с тобой на ложе боится, боится потерять сознание от такой красоты! Аллах заставил его нести бремя непосильной любви, а он так слаб, что не в силах носить собственное платье.

Нурсолтан едва слышала и понимала, что он говорил, но оскорбления, наносимые Ибрагимом мужу, внезапно придали ей силы. С гневным презрением она оттолкнула солтана и вновь опустилась подле Шахназ. Искажённые страданиями черты женщины уже застыли, и Нурсолтан в странном оцепенении прижала к своей груди мёртвое лицо сестры.

– Оставьте её, Нурсолтан. Вы же видите, Джебраил унёс её душу. Я пришлю рабынь, они сделают всё, что нужно.

Солтан шагнул к ней, но холодный, полный спокойного презрения голос остановил его:

– Убирайтесь, Ибрагим. Не оскверняйте её память своим присутствием. Как мудро решил наш хан, избрав своим наследником Халиля! Я не знаю, что будет с этим народом, если ханом станет такое чудовище, как вы!

Она не ведала, как точно и больно ударила его своими словами, она едва ли что-нибудь понимала и ощущала в эти минуты. Всё, что сейчас делала или говорила Нурсолтан, происходило с ней как во сне, страшном бесконечном сне, от которого не было спасения и который ей предстояло досмотреть до конца.

Весна пришла в Казань вместе с праздником Науруз. По-восточному узкие улочки города утопали в непролазной грязи. У заборов высились почерневшие сугробы, просевший снег разливался в огромные лужи. Но лужи эти не могли остановить празднично разодетые толпы весёлых шакирдов. Они ватагами спешили по дворам, распевали озорные четверостишья, начертанные на традиционных наурузных палочках. Гостеприимные хозяева в ответ наполняли полотняные мешки гостей самой разнообразной снедью: яйцами, кусками вяленого гуся и конины, глиняными кринками с душистым мёдом и маслом, печёными сладостями.

Солтан Ибрагим задумчивым взглядом проводил спешивших мимо него шакирдов. Молодые казанцы, разодетые в тёплые казакины из яркого сукна с накрученными на головы белоснежными чалмами, были такого же возраста, как и он, но солтана поразила беззаботность и безудержное веселье, царившее среди них. Они словно жили совсем в другом мире, мире который был недоступен для него, могущественного солтана, рождённого жить в роскоши и славе. В другом месте и в другое время он и не вспомнил бы о них. Разве могли сравниться с ним, солтаном Ибрагимом, простые шакирды, перебивающиеся чёрствой лепёшкой и водой? Но сейчас он вдруг позавидовал им, их беспечности и радости, их умению сделать праздником любой день. Их головы не отягощали тяжёлые мысли, неотвязно мучавшие молодого солтана, они были далеки от забот, непосильным бременем лежавшим на его плечах. Им не нужно было ежеминутно думать о том, как они выглядят в глазах карачи, казаков, и даже в глазах черни. Солтан Ибрагим должен был думать и помнить об этом всегда. Слишком долго и тщательно создавал он свой образ, немало препятствий убрал со своего пути. Что могут знать об этом беззаботные юнцы, месившие ичигами непролазную грязь на улицах. Им не приходилось быть всегда настороже, плести интриги и нещадно уничтожать всех своих врагов, как это приходилось делать ему.