Литературно-художественный журнал - Журнал «Юность» №06/2020

Со всех сторон самые искусные стрелки,
члены убойной команды целятся
в очи, в адамово яблоко, в горло,
в родимое пятно на левой лопатке,
в черную точку на краю светлой памяти,
в кириллицу, в еще свежие
раны на ладонях, не так давно
прибитых к великому кресту
в Грачанице, в Печскую патриархию,
в Богородицу Левицкую, в келью
Триединой троицы, в таинство
крещения, туда, где больнее всего,
в светлое полотно, сотканное
прозрачными небесными нитями
на языке предков.
Погибнуть
не может только Тот,
кто не был рожден перед выходом
на место расстрела,
но и он умирает с нами,
как живой.
Кажется,
и море расступилось,
а мы дальше и дальше от рассвета
на берегу реки у домов, воздвигнутых во сне.
Когда же, наконец,
чьи-нибудь уши,
Господи, вслед за муками
Твоего Сына
уловят безутешный плач
из наших христолюбивых
уст и он вольется в них
без остатка.
Со всех сторон наемники смерти
держат нас под прицелом и спускают
из адских пещер
бешеных псов,
чтобы они наелись досыта этой святой
землею, на которой мы кровоточим,
на которой ждем, что за
нашей высокой Голгофой
упадет звезда огненная
и ослепит очи полные
бешенством и злобой.

То, что и не смели мы до переселения никому
сказать, теперь является на неизведанном пути
голодом и жаждой молодых яблоневых побегов в саду
родном, откуда и начался наш исход, когда связанные
общей болью в черных одеждах, мы шли, не ведая,
что мы уже немы, и только лишь иногда
поутру Грачаницкий колокол наполняет старые
соборные площади целебным звуком надежды.

Время, потраченное не на любовь
Он считал потерянным

Погружаясь в кутежи
Встретил Пиковую даму
В облике Натальи Гончаровой
С полной уверенностью
Что и ее сочинил

Умирать ему не хотелось
Но исполняя долг чести
Вышел на дуэль

Ведь и поступки его
Тоже должны были
Его пережить

В Петербурге
Идя по стопам отца
Выучился на офицера

Выдержал несколько битв
Прежде чем взялся за перо

За стихи на смерть Пушкина
Заработал изгнание

Когда напевая
Верхом поскакал в вечность
Под ним вздыбливался Кавказ

Оживил Мертвых душ
Своим духом
И умер живым

Гоголевская Шинель
Теперь главный цензор
Он отдал ее придворному закройщику
Вывернуть и распороть

С тех пор из нее
Выходят великие русские писатели

Когда Лев Толстой
С чувством собственного достоинства
Повернулся к Богу спиной

Бог не мог оставаться равнодушным

Раздумывал
Пойти ли за ним

Сознавая свой
И его авторитет, решил:
Подожду-ка его я в Астапово

Сначала Константиново
Было ему Москвой
После Москвы
Не мог оставаться в Константиново

Покинул
И Москву, и Константиново

Уходя
Остался вечным юношей
За три десятилетия прожил
Триста исключительно молодых лет

Никогда так и не понял
Что его притягивает вечность

Из окна музея мне открылось поле,
муравьев-рабочих много полуголых,
на лесах, на стройке, свет играет вволю.
В октябре медовом звонко кружат пчелы.

Как тепло! Рубаху распахнул рабочий,
от тепла и света поле зеленеет.
Светлой пеленою мне накрыло очи,
потерял я голос, все во мне немеет.

Как меня накрыло поволокой странной?
Может, неизвестность отняла дар речи,
свет теперь повсюду, день молчит румяный,
будто обнаженной дамы вижу плечи.

Человек естествен, правильна природа.
Здесь я – в этом мире? Он подобен раю.
Даже решетом я набираю воду,
а душистый воздух шляпой собираю.

Весь внутри прострелен яркими лучами,
будто каракатиц пальцы – я текуч,
тьме назло всемирной, вопреки печали, —
я и сам – луч.

Неспешно выросший качан широколистый,
готовый к сечке туготелый шар хрустящий,
засола ждет, когда на бочку крест плечистый
положат сверху и пудовый камень – к вящей

и пущей верности. Квашенье – род искусства
(что лишь немногим знатокам сулит удачу).
Пока что снята с гряд и сложена капуста
и бочек ждет своих, покрепче, побогаче.

И вот, посечена хозяйскими руками,
в день остывания осеннего светила,
умножась в сущности своей под тесаками,
она несет в себе достоинство и силу,

готовность к жертве без малейшей тени грусти —
под бодрый стук, под золотистый отблеск кадки.
Какая мудрость в этих головах капусты,
все отдающих – ныне, здесь и без остатка!
Все обретающих в осеннем онеменье,
все то, что отдано без страха и сомненья.