Литературно-художественный журнал - Журнал «Юность» №03/2021

Я знал, что он не шутит. Я даже был уверен в этом. Потому что вырос возле этой Святой горы. И знаю, как пахнет май. И как хорошо виден с фуникулера город, дом и двор. И какими обольстительно-тайными могут быть глаза гордых красавиц.

Поговорив о том о сем, сошлись на том, что людей сердечнее, дружественнее, талантливее и гостеприимнее, чем в свое время в Тбилиси, нам уже нигде не встретить. Однако обрывки цепей, разорванных при ломке советского мира, сейчас больно бьют по обществу, и жить одинаково тяжело как в Тбилиси, так и в Москве. И нет желания прозябать в рабстве, нищете и произволе. Да и после стольких лет в Европе вряд ли уже возможна дорога назад, в недостройку. Одной рукой за два места не ухватишься, надо выбирать.

Помолчали. Выпили «Столичной», произведенной в Мадриде. Инженер рассказал, что оформляет сейчас бумаги на развод: женился на немке, а жить не может – разные менталитеты. Жена по имени Армгильда живет своей жизнью, вопроса «где была и что делала» задавать не позволяет, ездит куда вздумает и ходит по кафе и ресторанам.

– А я в гробу видел эти немецкие рестораны! Чего туда ходить? Только деньги тратить! Немецкий ресторан – это же морг, где вокруг белых столов сидят мумии и молча жуют человечину! Когда я ем, я глух и нем! Спасибо за такое угощение! В столовой крематория обедать веселее!

Потом он недобро вспомнил, что недавно был по работе в Индии и познакомился там с интересным решением супружеских проблем. Если какая-нибудь из жен надоедает, стареет или болеет, то индус идет на угол, покупает банку бензина, обливает им жену и поджигает ее. А потом стремглав бежит в полицию и сообщает, что произошло несчастье – жена на себя керосинку перевернула и сгорела дотла. На кухне, особенно в Индии, чего не бывает!.. Полиция понимает (сами мужчины). Семьдесят процентов смертей – от керосинки, всем известно. Пара рупий снимает ступор. Жену – в хижину-морг, а для индуса – новый торг: жену искать и приданое считать. Следующую жену тоже ждет огненное перевоплощение. И так – сколько бензина хватит.

– Вот как люди устраиваются! – невесело пошутил инженер.

– Да, в Германии никого не сожжешь – смотри, как бы самого не запалили, – отозвался я.

– Тут вообще все права на стороне женщин. И развод – это катастрофа, – подытожил инженер.

Бог медитеран отходчив: энергично побушевав ночью, к утру он успокоился, впал в паралич ранней сиесты. Небесная баранта постояла-постояла да и побрела к другим лугам. А солнце с неодобрением нависло над пляжем, прикидывая, что можно еще высушить после ночных проделок излишне темпераментного ветра, родившегося этой ночью.

Южные идолы отходчивы, ленивы и щедры, не в пример сердитым северным богам – угрюмым, холодным, брезгливым, которые могут месяцами дуться на людей и завешиваться от них туманом. В отличие от своих безалаберных и незлобивых южных коллег, северные боги мстительны, мелочны и злопамятны. От них человеку всегда приходилось прятаться и спасаться. А как это сделать, если основательно не пораскинешь мозгами? Поэтому наука и техника пошли вперед на севере, в то время как юг остался на уровне рукоделия и ремесел. Прогресс не живет под пальмой с дармовым кокосом…

Пляж подсох. Ямки темны от влаги, а верхушки бугорков уже посерели. Песок принимает первый загар со скрипом, но покорно. Он знает, что это неизбежно. После ночного шторма море еще страдает одышкой. Пульс волн то замирает, то частит. И ни одна волна не похожа на другую, как и всякий акт творчества. Возле переодевалки, на песке, – какие-то странные овалы, похожие на отпечатки пальцев, будто их оставил бог перед тем, как уйти на дневной покой.

Под солнцем хорошо заниматься психоанализом с самим собой. И близкие избавлены от скулежа. И деньги на лечение экономятся. И время быстрее идет. Сам себе врач, сам себе пациент: «Больной, вы разве не знаете, что для счастья надо изъять из сознания все, мешающее счастью?!» – «Знаю. Уже изымаю…» Изыми – и будь счастлив. А что не изымается – забудь, сдай в утиль, оно и отомрет само собой, как ненужное, по злой теории Дарвина. Только не ошибись и объекты строго из сознания, а не из реальности, изымай.

Злые на непогоду и отсутствие голого рынка сбыта негры недовольно лаются под пальмой – то ли очки «Пако Раббан» не поделили, то ли насчет УНИТА во мнениях разошлись. Там у них в Африке несладко. По радио недавно передавали, что во время бесконечных войн голодные повстанцы умудрились съесть (в прямом смысле) все племя пигмеев: ловили сетями и жарили на вертелах, как поросят.

Нету теперь больше пигмеев. Некого показывать туристам.

Вот тебе на! А я думал, что в Африке до демократии – два шага, рукой подать, прыжок котенка! А тут такое! ООН, прежде чем демократию на Черном континенте вводить, пусть хотя бы каннибализм там искоренит, а то как-то неловко получается. Приведут, например, такого повстанца-людоеда в суд. Вуду-прокурор вопит с пальмы:

– Ты пигмея съел? Съел. Мы знаем, не отвертишься.

Две коровы видели и три овцы подтвердят. Значит, ты право пигмея на жизнь нарушил. И мы, демократы, этого не потерпим!

– А я голоден был. И у меня тоже есть право на пищу. И на жизнь. Если б не съел – сам бы умер голодной смертью, – отвечает повстанец, наученный шаманом-защитником.

И судья-колдун уже в растерянности: поди разбери, чье право выше: пигмея – жить или повстанца – не умереть с голоду?..

Вот такой рубик кубика.

На пляже люди впадают в детство: напялив панамки и трусики, роются в песке, копаются в грязи, кидают в море камешки, плюют в прибой, крутят обруч или бродят парами, поедая мороженое. Зачарованно глазеют по сторонам детскими глазами. Разевают рот на все, что идет, бежит, летит или плывет. Лапшу с ушей развешивают на общий плетень. Забыты все домашние проблемы. На первый бал выходит глобал. Где вкуснее мороженое: у этой толстой дуэньи или возле той паэльи? В каком ресторане рыба хрустит лучше? Где музыка визжит громче? Как найти туалет? Где наш билет? Панамки-бананки. Шлепанцы-халаты. В каком сервис-шопе доступней талон? Где телефон? Это какой район?.. Ночью мигает диско плафон. Утром – море и сон. Первородный бульон.

После ночного шторма урны перевернуты. И местные капричосы рассеянно и печально кружат вокруг павших рогов изобилия – сегодня явно предстоит разгрузочный день. Пикассо в кепке трет морщинистое лицо шкуркой от банана. Тощий Дон Кихот жует огрызок багета, тусклым оком заглядывает в купальные кабинки, ворошит рогатиной черные покойницкие мешки с мусором.

Небо неожиданно, как в кино, затянулось лиловой, похожей на раковую опухоль тучей. В зловещей тишине справа возникли черные точки птиц. Они летели по две, по три. Летели целеустремленно, молча, быстро. И от их молчания становилось жутко. Казалось, птицы покидают нашу землю навсегда. А за ними идет что-то неведомое, но страшное. Мрачные птицы на лиловом небе. Негры тоже с опаской косятся из-под пальмы наверх. Даже гном-капричос поднял к небу землистое больное лицо и со страхом смотрит на своих соперниц по раскурочиванию урн.