Альманах - Крещатик № 94 (2021)

16

Не найдя конкретного сюжета для вероятного литературного произведения, друзья посмеялись над возможными вариантами, такими как: солдат приходит с фронта и с упрёком наблюдает, что происходит вокруг. Офицер «Правого сектора» секирными доводами убеждает отца-ватника вступить в добровольческий батальон. Батя вступает и вскоре становится комбатом с позывным «Батька», сменив на этом посту погибшего сына. «Или вот, – предложил Лутковский, – приключения беженцев из Донецка в Киеве».

– У нас беженцев нет. Согласно официальному определению, они «переселенцы», – заметил Марк.

– Да, это тема, с беженцами, – весомо сказал Феликс. – Может получиться ситуативный бестселлер. Донецкая ментальность в нашей действительности. Но нам этого не писать, мы, к счастью, не беженцы.

– У меня есть знакомые беженцы, – заявил Лутковский. – Живут в нашем доме. Нормальные люди. Я почитываю блог одной из девочек.

– И как? – спросил Сикорский.

– Патриотизм зашкаливает. Но, по-моему, мечтает съехать в Канаду.

– Не съехать, а съебаться, – угрюмо уточнил Ленц, присев на корточки и облокотившись спиной об забор. – Тут у нас в Киеве их, конечно, «по-королевски» приняло местное бычьё. С размахом. Как людей второго сорта. От этого приёма и патриотизм у многих.

– Думаешь, показной, маскировка? – спросил Лутковский.

– Нормальная реакция загнанного существа. Мимикрия, – ответил Ленц.

– Ну, ты совсем о людях как о животных, Марк, – возмутился Лутковский. – По-твоему, все следуют животному инстинкту, и чувство патриотизма не присуще никому.

– А я и патриотизм считаю животным инстинктом, – ответил Ленц.

– Да ну тебя. Напился уже как зюзя, – с досадой сказал Лутковский.

– Для социологии нужна выборка побольше чем два-три человека, – заметил Ленц, – а у нас знакомых беженцев по пальцам одной ноги посчитать можно. Критическое меньшинство.

– Почему ноги? – пожал плечами Сикорский, – ах да, беженцы, бегут. Убогое сравнение, – Сикорский закурил. – Но ты не прав, Марк, относительно меньшинства. Сейчас меньшинство – это мощная политическая сила. Вернее, инструмент. Всё просто – для эффективного управления большинством следует выделить из него меньшинство, любое, на выбор – сексуальное, религиозное, национальное – и начать агрессивно защищать их права, навязывая всем прочим их идеологию. Агрессия порождает агрессию. Меньшинство перестают брезгливо не замечать, и люди начинают в раздражённой злобе их ненавидеть, сначала про себя, после объединяться в группы, движение. И вот тогда, на этих эмоциях можно решать геополитические или внутренние вопросы социума.

– Ну, наше меньшинство, я имею в виду беженцев, точно защищать не станут, – усмехнулся Лутковский. – Во всяком случае, в обозримом будущем.

– Обозримое будущее не простирается дальше пяти минут, – наставительно сказал Феликс. – Пора бы это знать. Но если пройтись по логической цепочке, то вырисовывается следующая картина. А именно – вслед за революционером появляется контрреволюционер. Это мы уже видели. Далее, от того и от другого отпочковываются десятки, сотни малоумных ублюдков, знающих, как обществу, народу жить дальше. Их борьба за существование неизбежно повернёт революцию к эволюции. Выживет не сильнейший, но приспособившийся. Так было всегда. Так что, цветы и плюшевые медвежата на могилы погибших.

– И при чём тут беженцы? – спросил Лутковский.

– Как это при чём? – удивился Сикорский. – Пострадавшая сторона, перед которой метрополия должна испытывать глубокое чувство вины.

– Судя по репортажам самих беженцев из поликлиник и прочих присутственных мест, пока что именно их призывают к этому чувству, – усмехнулся Лутковский.

– А помните, во время первого Майдана была такая листовка: «Не мочись в подъезде, ты ведь не донецкий», – спросил друзей Сикорский.

– Я помню, – ответил Ленц.

– А у меня такая есть, – сказал Лутковский. – В своем парадном сорвал.

– Ух ты, какой запасливый у нас, – усмехнулся Сикорский.

– Сам-то как консервами холодильник законопатил в четырнадцатом году, забыл? – возмутился Владимир.

– Я это делал из гастрономической жадности, – рассмеялся Феликс.

– Я тогда серьёзно всё воспринимал, – отозвался Ленц.

– А сейчас? – насмешливо спросил Сикорский.

– Осмысленно, – сыронизировал Лутковский.

– Не знаю, – ответил Ленц.

– Кстати, – Сикорский резко повернулся к Владимиру, – вот тебе темы для писательства. Запиши рассказами про все эти консервы, беженцев, пьянки наши – и будет тебе вполне осмысленный текст.

– Нет, не выйдет, – немного подумав, ответил Владимир. – А вообще всё это однобоко. Если бы беженец писал текст о тыле, у него была бы одна картинка. Если бы националист, у него другая. У сепаров – своя реальность. Все эти группы свято уверены в свой правоте и движимы несомненным категорическим императивом, будь он неладен. Все они точно знают, почему они хорошие, а их оппоненты плохие. У них у всех есть цель, и цель эта, разумеется, благая – сделать мир прекрасным, таким же прекрасным, как как они сами. – Лутковский усмехнулся, – только у нас троих уродов отвлечённые разговоры за забором, которые, скорее всего, непонятны для большинства. Словом, пустая это затея и скучная.

– Ты просто ленишься…

– А ты человека убей, – неожиданно и агрессивно перебил Сикорского Марк, – и скука твоя развеется.

Лутковский и Сикорский переглянулись. Ленц это заметил и, выдержав небольшую нервную паузу, сказал:

– Ну и что задумались? Ничего пояснять не стану.

– Что пояснять, Марк? – растерянно спросил Владимир.

– Плюнь. Он над нами издевается. И шутки у тебя Марк какие-то неловкие стали, – с досадой сказал Сикорский.

– Вот и славно. Пошутили и хватит, – бодро резюмировал этот эпизод Ленц и предложил: – может, идём отсюда? Надоело здесь торчать.

– И куда пойдём? – спросил Лутковский.

– Можно к тебе, – ответил Ленц. – Кстати, мы тебе не рассказывали, у Володи в парадном парень с собой покончил. С войны вернулся и самостоятельно зажмурился.

– Знакомый парень? – спросил Сикорский Владимира.

– Близко не знал, но, конечно, виделись.

– Заманчиво, конечно, к тебе зайти, – Сикорский на несколько секунд задумался. – Нет, не могу. Встреча важная. Нельзя отменить. У меня еще минут сорок есть на вас. А вы лучше не домой езжайте, а к Юре Мельнику в его персональный дурдом отправитесь. Там у него в кабинете хорошо, спокойно, водка, рыбки в аквариуме, дураки и истории их болезней. Там ваша болтовня совсем к месту будет.

Эта идея была с энтузиазмом воспринята Лутковским, который не хотел с пьяным другом возвращается домой, мимо квартиры покойного Олега. Но Ленц, в свою очередь, эмоционально раскритиковал перспективу этой поездки и снова назвал Мельника страшным человеком, для которого все люди – крысы. После этой речи Марка все замолчали, остановившись каждый на какой-то своей мысли. Лутковский внимательно посмотрел на своих друзей и вдруг ясно осознал, что сейчас хочет избавиться от них. Хочет уйти от этих ничего не значащих разговоров, которые чем дольше длятся, тем становятся более циничными. Владимир посмотрел на небо, после чего перевёл взгляд на Марка и искренне улыбнулся ему. Ленц, в свою очередь, тоже улыбнулся.