Коллектив авторов - Российский колокол №3-4 2021

В глазах у тебя отразился закат —
гурзуфский закат над морем.
И, вытянув шею, ручной Аю-Даг
играет соленым прибоем.

Над во́лнами чайки в осенних лучах
парят, отражая ноты.
Выводишь задумчиво камешком такт,
отбросив мирские заботы.

Движенья их крыльев впитают листы,
навеки застынув в звуках.
И в сумраке тают Мартьяна черты…
Все это я вспомню в разлуке.

Все это я вспомню, но только пока
бесшумно садится вечер.
В сегодняшнем дне не осталось глотка.
Укрыл пиджаком мои плечи.

Сюжет завершится, вернемся домой.
Тебя поглотит столица.
Меня усыпит подмосковный покой,
согреет ладони синица.

От встречи до встречи вновь долгий пролог
и лишь по имейлу вести.
Тебе в утешение – мир моих строк,
а мне – твои ноты и песни.

Играешь мне Чайковского «Подснежник».
Смотрю в окно: опавшая листва…
По черно-белым клавишам небрежно
скользишь руками. Грубые ветра

куражатся в саду. Знобит деревья.
С аккордом взятым небеса темней.
А до весны – пять месяцев терпенья…
Но почему мне кажется – пять дней?

…А ты ушел, как будто не́ жил,
и лето прибрало свой пыл.
Сентябрь и суров и нежен.
Рояль в молчании застыл.

Все то, что мы тогда писали,
признал ошибкой этот дождь.
Редактор он универсальный —
стирает след твоих подошв
навеки.

Когда б волшебник приоткрыл мне дверцу,
я доброе бы попросила дать мне сердце.
Искристо-солнечно оно играло б скерцо,
и от него бы можно было всем согреться!

Еще искусные бы попросила дать мне руки,
чтоб тех соединить, кто здесь в разлуке.
Переплела бы параллели в перекрестки,
забыты были б километры, мили, версты…

И быстрые бы умолила дать мне ноги
скитальца каждого встречать в конце дороги
горячим чаем, ароматом тмина,
заботою и местом у камина.

Да напоследок зренье дать такое,
чтоб замечать страдание людское.
Ни делом, словом, взглядом или вздохом
обиды не доставить ненароком.

Рассвет безжалостно сотрет минуты чуда,
разлившись серым цветом отовсюду.
Замолкло скерцо, позабыты ноты.
Вновь в новый день – в мир логики, расчетов.

А осень мертвенным дыханием аллеи
прогонит чаянья, оставив дух потери.
Строптиво капли дождевые станут биться
о крыши, ветви, тротуары, лица…

И вдруг одна из них отчаянно и смело
в мою ладонь сорвется неумело,
доверчиво искрясь в потоке света,
и я поверю ей легко и беззаветно.

Светлая тронет звезда
черные струны веков.
Память истлеет тогда,
если погубят любовь.

Только гнетущая ночь
зыбких, несбыточных снов
мне наиграет точь-в-точь
эхо любимых шагов.

Вербную музыку глаз
тихой недели Страстной.
В первый, решающий раз
спор с неизбежной судьбой!

Мне бесконечно прощать
сердцем бесхитростных строк,
ну а ему вопрошать
суетных, тленных щедрот.

Но неизменная боль
в иглах терновых венца
красной падет скорлупой
от расписного яйца.

Молчанье стен, молчанье глаз,
молчанье душ и рук.
Нет ни движенья напоказ.
День майский слеп и глух.

Неясно тает где-то вне
последний твой аккорд,
так все живущее во мне
забудется, пройдет.

Но бьются, бьются взаперти,
как стая редких птиц,
слова! Им только б путь найти
чрез тысячи границ!

Застыли травы на лугах,
и дышит все едва.
Мы жили пусто, наугад,
лишь музыка права.

То вальс играешь, то канкан
и от сонаты дрожь.
Вся сущность в нотах – в дар векам,
ни строчки не сотрешь.

И тени преданных надежд
заполнили наш зал.
Как долго мы блуждали меж
рядов кривых зеркал.

Любимая,
а ты уже сожгла Коран?
А в чьем переводе?
Можно сжечь Веревкина, Крачковского,
еще парочку – они
не оскорбляли
Господа нашего, но!

Они были
НЕДОСТАТОЧНО ТОЧНЫ

Если кто-то в городе «хххххх»
что-то сделал раз, и два, и неоднократно
с вьетнамской девочкой, и не с одной,
а потом
на него надели шесть автомобильных покрышек
и подожгли,
это не значит,
что мы не пьем кофе
в Ленинграде,
на углу Владимирского, и не называем это
«Сайгон».

я т
ебя л
юблю

– Давно ты ела печеных ежей?
– Нет!
Здесь никак…
Здесь глина плохая!
– А грачей?
– А нам лендлорд
не позволяет!..

Я знаю
несколько способов тебя обидеть.
От булавочного укола до газлайтинга,
когда от страха сама себе перегрызешь вены.