Альманах - Крещатик № 92 (2021)

Толя-Нафталий съел все, запил газированной водой из стеклянной зеленой бутылки, отер салфеткой лицо и руки, и встал в стороне, глубоко засунув сжатые в кулаки руки в карманы. Муса подошел к нему, встал рядом и стал смотреть в ту же сторону, что и Нафтали. Йойо съел больше всех, аппетит у него был сумасшедший, мог съесть таких порций три или даже четыре, и ничего. Но все-таки сдерживался, потому что у них была еще работа. «Двинулись, уже пора», – сказал Хези, вставая со стула и двигая руками по сторонам для разминки. Он обратил внимание, что Нафтали был в походных прочных ботинках: верх из брезента, подошва из легкого каучука, очень легкие, местного производства, можно носить вечно. И цвет какой-то бурый, зеленовато-бежевый, незаметный.

К 9 вечера Нафталий был дома. Он сразу пошел в ванную, помылся, причесался, надел шорты и медленным шагом вышел в гостиную. «Ну что, доволен? Тело ноет?» – поинтересовался его брат, сидевший за письменным столом в углу с книгой и стопкой бумаги. Горела настольная лампа. Отец, подавшись на диване вперед всем телом, смотрел новости по черно-белому телевизору, мать, напевая без слов хабадский нигун, двигала с никелированными звуками кастрюлями и ножами на кухне, сестра в легком платье с рукавами по локоть, вполне совершеннолетняя и наполненная непонятными надеждами на будущее девушка, постукивая карандашом о столик, оживленно спрашивала по телефону верную подругу: «А он что? А ты? И как? Не переживай так, Дикла, он того не стоит, я знаю это наверняка, поняла? Ты поняла меня, я спрашиваю? Так-то, молодец».

У Толи была машина от армии, надежная и прочная «сусита» с корпусом из фибергласса и двигателем на 1500 кубиков, но он хотел иметь свою машину, свой личный «форд», свою личную «кортину», была такая отличная современная машина. Он мог взять денег у отца, но не хотел этого делать, по понятным причинам: Толя был самостоятельный мужчина, обеспечивал себя сам всем, только не снимал себе квартиру, потому что еще не настало время для этого. А для синей «форд-кортины», длинной, красивой, хищного внешнего вида, время уже настало. Потому Нафталий взял две недели отпуска, угадав подходящий период, отложил одну зарплату, вторая должна была прийти через 10 дней, 11 рабочих дней у Хези, и вот на тебе автомобиль. Еще у него была сберегательная программа в Национальном банке, которая уже бежала в его пользу почти два года, Толя собирался ее взломать. «Заплатите штраф за это, Нафтали», – сказала ему чиновница, округлив накрашенные, как у ночной птицы, глаза. Она имела в виду прекращение программы и извлечение денег со счета. «Конечно, заплачу, не расстраивайтесь, Мири», – ответил Толя. Кажется, он ей нравился, но и времени не было, и она не очень прельщала его, хотя довольно часто он страдал от недостатка женского тела возле себя, и страдал серьезно.

А так, эта Мири была хоть куда, в брючках, расходившихся от значительных ягодиц клешем, в кофточке, не до конца застегнутой на мраморного цвета почти античном животе, в больших очках на пол-лица, очень красивших ее. Банк был расположен в двухстах метрах от его дома, отец и мать Толи тоже держали в нем счет, ну, куда? Чего? Комплексы у Толи были, как и у всех, но дело здесь было не в комплексах. Женщина должна была его поразить, как он считал с малых лет, и вот тогда. Иногда это случалось. Но беда была в том, что все Толя не поражался по-настоящему никак и никем. Брат, еще один большой мыслитель, говорил ему иногда серьезно, он, вообще, был очень серьезный человек, что «придет твой час, Нафтуль, тогда и отыграешься за все годы, тяжело ей придется». Было неясно, говорит он это насмешливо или иронично, но Толе было все равно. Он был очень одинок, ему это мешало, если честно. Но кто, вообще, говорит безукоризненно честно, даже сам с собой, даже ночью, скажите? Толя не признавался брату ни в чем, брат не знал о нем ничего, хотя и делал неоднократные попытки разузнать подробности. Подробности чего? Ты чего, Борька?

И все равно, несмотря на все усилия, на машину ему не хватало. На ту, о которой он мечтал: туго набитую двигателем, мощью, с широкими шинами, с короткой никелированной ручкой передачи скоростей. Все ручной сборки, деталь к детали, согласованность и гармония, мощь и скорость – вот наш девиз. Потому-то Нафаталий и пахал на погрузке-разгрузке не разгибаясь.

Из садика на другом краю тротуара несло угольным духом, там жарили мясо, просто плоские куски мяса без специй, как и должно быть. Толя поспешил пройти мимо, чтобы голова его не закружилась от ощущения зависти и восторга, и переизбытка сладкой слюны во рту. Это был его ежедневный вечерний променад, когда он бывал дома, а это было не так часто. Вот сейчас было. Птахи из ухоженных садиков улицы Газа уже заснули и не пели. Только изредка звучали какие-то гулкие выкрики ночных летающих хищных глазастых стремительных птиц. «Надо возвращаться домой», – решил он на месте, перешел улицу и пошел вверх по некрутому подъему по узкому тротуару.

Толя с малых лет, еще в Нью-Джерси, считал себя сикарием [2] Сикарии ( лат . sicarii букв. «кинжальщики»; от sica «кинжал») – боевая еврейская группировка, действовавшая в Иудее в I веке н. э. и оставался таковым, со всеми вытекающими из этого последствиями. Поэтому-то он пробивался служить в армии там, где служил, перенапрягался, рвал жилы, готовил себя к этому. Ему понравилось звучание этого слова еще до того, как он узнал его значение. Толя не поступал, как сикарий, потому что считал себя еще не совсем таковым, все-таки время накладывало свой значительный фиолетовый отпечаток на окружающую жизнь и на его жизнь, конечно, тоже. Но заряд жил в нем соответствующий, наблюдательные люди это, конечно, замечали.

Он хотел восстановить погибший мир, в котором был бы защитником разрушенного храма. Из тех, что затыкали своими телами пробоины в стене, которые собственной кровью поливали камни, по которым римляне лезли и лезли неудержимо вверх к храму. Он не был кровожадным человеком, не улыбался счастливой улыбкой при виде чужой смерти. Люди, увидевшие Толю, вот так идущим и внимательно наблюдающим жизнь перед собой, могли подумать, что вот такой удивительно красивый человек попал в беду или вляпался во что-нибудь плохое, как жаль его. А он нет, не был замешан ни в чем таком грустном, просто думал, все замечал, жил своей жизнью одновременно.

Толя ходил по этому маршруту часто, но с некоторой разбросанной периодичностью. Свободного времени у него было немного. Поэтому люди, проживавшие в квартале, его узнавали, но не могли припомнить, кто, что, куда и зачем этот человек идет. Или все-таки возвращается?

Сразу за цветочным магазином Толя сворачивал налево, переходил улицу, потом еще одну по диагонали, заходил в открытую дверь парадной и запрыгивал по ступенькам раз-два, раз-два, раз-два – и до дома. Квартира была большая, отец был известным профессором, консультировал в нескольких больницах плюс частная клиника, оперировал, мог позволить по комнате каждому своему любимому ребенку. У Толи была угловая с окном на узкую улицу, ведущую к парку в узкой лощине, и крону молодого кипариса, которая заслоняла по утрам свет, но это только радовало его, потому что он был сторонником зелени и света в одном окне.