Array Коллектив авторов - Казанский альманах. Гранат

Во главе нового заговора встал сеид Беюрган, эмиры Кадыш и Чура-Нарык. Ближе к концу лета они послали в Москву гонца. Оппозиция не знала иного пути, она вновь просила московского правителя прислать к Казани русские войска. Но Ивану IV хорошо помнился недавний неудавшийся поход, и великий князь потребовал от казанцев самим свергнуть неугодного хана и содержать его под стражей до прихода московских полков. Заговорщики принялись копить силы для решающих действий, и в этот раз главную роль в перевороте вельможи отводили народу. Простых людей подбивали на открытый бунт против правящего хана. Вскоре нашлась и причина для подстрекательства: Сафа-Гирей, которому требовалось вновь пополнить казну для вознаграждения крымцев, взвинтил налоги.

В эти неспокойные дни Сююмбика-ханум получила упреждающее письмо от отца. Беклярибек Юсуф призывал дочь воздействовать на безрассудного супруга, просил открыть глаза на его непростительные ошибки, которые со временем могли стать роковыми. Сююмбика читала письмо, и невесёлые мысли теснились в голове. Ей давно не нравилось, как Сафа-Гирей правит в Казани, тонкая женская интуиция подсказывала – недалеко до беды! Поэт Мухаммадьяр, особо любимый простым народом, предчувствовал скорую бурю, он, словно оракул, предсказывал в эти дни:

Этот поспешно написанный стих Мухаммадьяр прислал казанской госпоже, она перечитывала его вновь и вновь, и наполнялась холодом грудь. «Он играет с огнём, – думала Сююмбика. – Сафа стал так безрассуден. О, Всевышний, в силах ли ты вразумить его?!»

Она не знала, как остановить мужа. Ханум пыталась заступиться за семьи казнённых вельмож, но Гирей, подобно почуявшему кровь волку, не желал выпускать добычу. Впервые они серьёзно поссорились, это были не мелкие охлаждения и размолвки былых времён, супруги разошлись во взглядах, и повелитель в сердцах отчитал свою ханум:

– Женщине не пристало соваться в мужские дела. Когда жена лезет в политику, она забывает о своих прямых обязанностях, о том, как ублажить господина и продлить его род!

Сююмбика почувствовала, как от беспощадных слов пресеклось дыхание:

– Вы хотите сказать, что государственные дела лишили меня способности иметь детей?

– Это всё мудрствования, моя дорогая, с этим ты можешь разбираться до бесконечности с любимыми писаками. Но знай, женщины, с учёным видом рассуждающие о благах государства, навевают на меня тоску!

Она пересилила обиду, сделала последнюю попытку объясниться:

– Повелитель, вы поступаете неосторожно, скоро от вас отвернутся все, даже духовенство! Вашим именем начинают пугать детей, а крымцев ненавидят все. Остановитесь, Сафа, пока не поздно!

Лицо Гирея покрылось красными пятнами, казалось, он едва сдерживался, чтобы не поднять руку на жену. Хан справился с собой, но ярость требовала выхода. Он грубо ухватил Сююмбику за руку и подтолкнул её к распахнутому окну:

– Смотри! Видишь, там отряд моих крымцев, которых все так ненавидят? А они день и ночь охраняют мой дворец, меня и вас – моих жён! – Он перевёл дыхание, стараясь говорить спокойней: – Как думаешь, прекрасная ханум, что было бы с тобой, если бы удался заговор сиятельного карачи Булат-Ширина? Ты бы осталась вдовой, а может, над тобой потешились бы урусы. Ты этого хотела?!

Сююмбика спрятала лицо в ладонях, отчаяние овладело женщиной. Впервые она поняла, что разговаривает с мужем на разных языках, ему никогда не понять её стремлений, а ей его! Она тоже, как и Сафа-Гирей, ненавидела московитов, которые вмешивались в судьбу дорогого ей народа. Но она не считала, что правильный выход из положения тот, который избрал повелитель.

«Он всего лишь крымец! – горестно подумала она. – Он один из них, и в этом всё дело! Сафа никогда не предаст их, он лучше уничтожит всех казанцев и подведёт ханство под руку турецкого султана. Прав ли мой муж, знает лишь Всевышний. О Аллах! Вразуми нас, несчастных, направь на путь истины!»

Сююмбика опустила руки, на бледном лице не было ни слезинки. Гирей с удивлением наблюдал за ней: «Что за женщина! Любая другая обливалась бы слезами или умирала от страха. А эта смотрит, как каменная, нет слёз в её глазах, но нет и тепла».

– Как вам угодно, господин, должно быть, вы знаете, что делаете.

Он хотел её задержать, но не успел: Сююмбика выскользнула из дверей. Наступившей ночью он послал за ней евнуха, но гаремный слуга вернулся назад один. Ханум передавала, что она больна и не в силах исполнять супружеские обязанности. Сафа-Гирей понял: Сююмбика сердится, и решил не трогать её, пока не утихомирится буря, пронёсшаяся над семейным кораблём. В эту ночь и в последующие повелитель утешался в объятиях наложниц. А Сююмбика чувствовала порой, что их большая любовь терпит крах, как терпело поражение правление Сафа-Гирея.

Наступила зима. Она не принесла мира в напряжённые отношения между казанцами и ханом. Вскоре донеслись тревожные вести с русских границ: великий московский князь прибыл во Владимир и начал собирать полки. Повелитель насторожился, он ощутил новую опасность, грозящую со стороны Москвы, и разослал по всей Казанской земле гонцов с приказом бекам, мурзам и огланам явиться в столицу для её обороны. Но к городу прибыли лишь отряды приверженцев крымского правления. Оппозиция воспрянула духом, и в месяце зуль-каада 952 года хиджры [7] Зуль-каада 952 год хиджры – январь 1546 года. назрело то, чего больше всего опасалась Сююмбика-ханум.

В этот день на базарных площадях мурзы, беки и огланы из стана заговорщиков собирали народ. Перед толпой они выступали с пламенными, зажигающими речами:

– Слушайте, казанцы! И не говорите, что вы не слышали! Хан Сафа-Гирей превысил власть перед Аллахом и людьми! В гордыне своей он возвысился над всеми казанцами, приблизил к себе чужаков-крымцев!

– Скольких знатнейших людей – гордость нашей земли, предал он позорной смерти? А сколько уделов роздал крымцам?

– Как долго будет дозволено им грабить народ, копить казну и отсылать её в Крым?!

Гневные слова падали в благодатную почву. Толпа всё увеличивалась, волнение нарастало, уже слышались отдельные выкрики с призывами идти на ханский дворец. На улице стоял сильный мороз, обычный для этого времени года, но люди ничего не чувствовали. Мужчины слушали выступающих, сжимали крепкие кулаки и яростью загорались глаза. А из Соборной мечети, покинув молитвенный приют, двинулась процессия во главе с сеидом Беюрганом. Сеида сопровождали благочестивые шейхи, муллы и имамы. Впереди процессии в фанатичном танце кружили дервиши. Они, как крылья, раскидывали полы своих дорожных плащей и взмахивали массивными посохами – извечными спутниками в долгих дорогах. Суровы были лица аскетичных монахов, зычны крики мощных глоток: